Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 11. Часть 16. Странствия (2000–2002)
Шрифт:
В те годы случился, правда, инцидент, вызвавший у информированных советских граждан обиду на французов. Москву в качестве почетного гостя посетил знаменитый киноактер Жерар Филипп. Приняли его по-королевски: власти оказывали кинозвезде всяческие почести, а фанаты бегали за кумиром толпами, рыдая от счастья и выпрашивая автографы. Тем не менее, вернувшись в Париж, любимец советских граждан разразился довольно едкой критикой в адрес СССР. Убогая, мол, страна, и люди обитают в ней убогие. Женщины карикатурно одеваются, носят допотопные синие рейтузы, мужчины ходят нечесаные и мятые. С продовольствием кризис, по улицам движутся примитивные машины.
Я, школьник, обо всем этом узнал от москвички-отдыхающей, которой родители сдали на лето комнату в нашей трехкомнатной квартире. Москвичка зачитала и позволила переписать стихотворение, сочиненное кем-то из отечественных бардов, в котором давалась гневная отповедь Жерару Филиппу, кумиру, не оправдавшему доверия нашего народа.
Начиналось стихотворение так:
Жерар Филипп, помазанник Стендаля,Желанным гостем ты явился к нам.Ты появился из лиловой далиПарижа милого, знакомого по снам…Далее помню, что кинозвезду стыдили за недостойное поведение и предлагали одуматься. Инцидент неприятный, но о нем, во-первых, все-таки немногие в СССР слышали, а, во-вторых, кто слышал, вскоре забыл. Позитивные эмоции в отношении Франции по-прежнему преобладали.
В 1964 году я и Наташа поступили в МГИМО, где начался новый этап нашего соприкосновения с французской тематикой. Я и еще несколько одногруппников добились у администрации института разрешения на изучение французского в качестве второго иностранного языка. Учил его с упоением, тем более что в библиотеке удалось заполучить замечательный четырехтомный учебник профессора Може.
В учебнике все было только по-французски, что, конечно, ограничивало его применение. Но зато там в красках, с помощью слов, картинок и фотографий рассказывалось о прелестях Парижа, о французской цивилизации. Так я узнал, как выглядят Собор Парижской Богоматери и Монмартр, Лувр и Елисейские поля, Латинский квартал и площадь Звезды, а наряду с этим познакомился с круассаном, багетом, трюфелями, пахучими сырами. Каждое понятие, возвышенное и самое приземленное, повседневное, сопровождалось зрительным образом. В ту эпоху подобные учебники были огромной редкостью, и поэтому труд Може поражал воображение.
Французский язык увлек настолько, что я, не успев еще овладеть им как следует, взялся за перевод книги Агаты Кристи «Убийство на Ниле». В 1960-е годы детективы Агаты Кристи были практически недоступны советскому читателю, и я, раздобыв у друзей французский вариант книги этой английской писательницы, решил перевести «Убийство на Ниле» для старшей сестры Вики. Перевод частями отправлял письмами в Сочи, где жила тогда сестра. И весьма гордился своим трудом.
Помимо языка, меня, так же как и Наташу, и многих наших сокурсников, увлекала французская эстрада. И прежде всего творчество шансонье Сальваторе Адамо. Чуть ли не ежедневно и порой целыми вечерами слушали мы шедевры Адамо: «Падает снег», «Приди, приди, моя брюнетка», «Хочу кричать твое имя», «Жизнь короля и жизнь собаки» и многие, многие другие.
Под аккомпанемент этих песен танцевали и выпивали, «грызли» науку и вели политические дискуссии, болтали по телефону и смотрели в окно на суматошную московскую жизнь. «Падает снег» так и осталась для нас с Наташей любимой песней на всю жизнь. Мы продолжали ее слушать, особенно зимой, когда действительно идет снег и на землю, кружась в вальсе, плавно опускаются снежинки. Вспоминалась романтичная студенческая пора, и на душе становилось немножко грустно.
В студенческие годы мы продолжали с удовольствием смотреть французские фильмы, а девушки-студентки гонялись за французскими духами, которые нет-нет да появлялись в дефицитной советской торговле. Стремились они поспеть и за парижской модой.
Почти идеальный в наших глазах образ Франции несколько затуманивали лишь некоторые из профессоров МГИМО. Молодой преподаватель политэкономии Головко как-то заметил в ходе семинара: французы совсем не такие, какими вы их представляете. Они отнюдь не д’Артаньяны, а люди прижимистые, жуликоватые и смотрят на другие народы сверху вниз.
Из лекций по истории международных отношений выяснялось, что Франция – старый империалистический хищник, в свое время поработивший многие народы Азии, Африки и Америки, а затем устроивший кровопролитные колониальные войны во Вьетнаме, Алжире и ряде других мест. Нам разъясняли, что Париж сыграл не последнюю роль в развязывании Первой мировой войны, в подталкивании Гитлера к агрессии против СССР, что среди французов было много предателей во Вторую мировую войну. Лекторы внушали, что и современная Франция кишит реакционерами, которые пышут ненавистью к СССР и другим прогрессивным силам человечества, плетут против нас интриги.
На занятиях по экономическим предметам тоже обнажалось не совсем приглядное лицо французского капитализма. Оказывается, он отличался паразитизмом, многие французские богатеи ничего не делали и жили за счет процентов на вложенный капитал. Другие же капиталисты, владевшие средствами производства, нещадно эксплуатировали своих соотечественников, которым ничего не оставалось как постоянно бастовать.
Критика Франции и французов, отчасти абсолютно справедливая, мало, однако, меняла сознание студентов. Мгимовцы в своем большинстве, как и сочинские школьники, скептически относились к советской пропаганде и одновременно основательно идеализировали образ «запретного яблока», Запада с его, как казалось, красивой, богатой, вольготной, разнообразной жизнью.
В 1968–1970-х годах во время стажировки в Сингапуре я не переставал интересоваться французской музыкой. Сначала искал пластинки с записями Адамо в местных магазинах. Ничего не нашел. В «бананово-лимонном» о нашем кумире слыхом не слыхивали.
В конце концов пронюхал о функционировании при посольстве Франции культурного центра. Помчал в посольство и к своей великой радости получил там целую стопку пластинок Адамо во временное пользование. Переписал песни на магнитофон и с тех пор стал регулярным клиентом культурного центра. Записи репертуара Адамо и других французских шансонье с каждой оказией переправлял в Москву Наташе. А сам, помимо пластинок, заимствовал в культурном центре французскую периодику и почитывал ее, чтобы не забыть язык. Практиковал и устный французский.
В нашей интернациональной группе, обучавшейся в местном университете китайскому языку, со временем появились двое французов, парень и девушка. Оба активно участвовали в студенческих волнениях в Париже весной 1968 года и теперь скрывались от возмездия французских властей в далеком Сингапуре. Штудировали китайский и одновременно готовились к очередной революции. Заявляли, что капитализму скоро крышка, так как он испортил людей, сделал их рабами денег, роскоши. Кроме капитализма французские однокашники питали антипатию к англичанам и особенно к американцам. А вот со мной парень-француз делился премудростями французского мата (в обмен на русский), а девушка помогала шлифовать нормативную лексику и грамматику.