Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
«Вот твой дархан [5] русский, я понимаю, это настоящий наш спаситель».
Еще хорошо чувствовал себя юный водовоз в школе. Как только подъедет, бывало, он к школе, так сразу же учитель Николай Иванович Кравченко пригласит мальчика в школу, чтобы он с ребятами поиграл, а вечерами учит его грамоте.
…Сегодня комбайнер коммунист Эрендженыч, вспоминая свою работу в деревенской кузнице на Алтае, говорит:
«Мне не забыть последнего – перед смертью – желания матери: «Сынок, большой грех возьмешь на душу, если забудешь великое добро русского дархана».
5
Дархан –
Шли годы. Эрендженыч вернулся на родину, в Поволжье. Теперь уже нет в живых ни кузнеца Стопарева, ни сельского учителя Кравченко. А у калмыка Эрендженыча есть одно заветное желание: накопить деньжонок и съездить на Алтай, чтоб в знак благодарности поставить памятники добрым русским дарханам…
Историей калмыка Эрендженыча Михаил Александрович был тронут до глубины души. Я видел, как теплеют его глаза при этом рассказе.
Нельзя, очевидно, представить Шолохова певцом и бытописателем одного лишь донского казачества. Ведь он одновременно с ненасытной жаждой вбирает в себя материалы о жизни народов своей необъятной Родины, хорошо знает историю, быт и культуру людей буквально всех географических широт. Он сетует, что ему довелось побывать всюду в Европе и Северной Америке, но он еще не побывал в Сибири и Забайкалье. Но глубоко ошибется тот, кто подумает, что Шолохов не знает о нашем крае. Ему о Сибири известно больше, чем иным аборигенам ее. У него на столе лежит вырезка из иркутской газеты, где говорится, что Братское море затопило лежбища медведей. Хозяин тайги, растревоженный морем, пошел бродить по селам, появляется на Ирети, забегает в Голуметь, где его раньше совсем не видели. Медведь, разбуженный новым морем, позволяет себе недозволенные шутки. Газетную вырезку прислал в Вешенскую старик Иван Петрович Щербаков, скромный бухгалтер из Голумети, который несколько лет назад побывал в гостях у Михаила Александровича.
Интерес Шолохова к Братскому морю совсем не случаен. Когда Тихий Дон был соединен судоходным каналом с Волгой-матушкой, Шолохов свои чувства выразил проникновенными словами:
«По правобережью среднего Дона много их, сторожевых и могильных курганов. Древней границей стоят они на высотах Дона, как бы озирая и сторожа задонское займище, откуда некогда шли на Русь набегами и войнами хозары, печенеги, половцы. В течение веков по левому берегу Танаиса-Дона двигались с юго-востока полчища чужеземных захватчиков, и вехами по их пути, как нерушимые памятники древней старины, остались курганы.
Затоплена водой Цимлянского моря древняя хозарская крепость Саркел, разгромленная еще Святославом. И странное чувство охватывает душу, и почему-то сжимается горло, когда с Кумшатской горы видишь не прежнюю, издавна знакомую узкую ленту Дона, прихотливо извивающуюся в зелени лесов и лугов, а синий морской простор…
Здравствуй же, родное Донское море, созданное волею большевистской партии, которую она вселила в сердца людей нашей великой Родины, вложила в их богатырские руки!»
Не меньший прилив восторга вызывают у великого писателя ангарский каскад гидроэлектростанций, рождение Иркутского и Братского морей, покорение Енисея. Шолохов прекрасно осведомлен о моем родном Приангарье. Много интересного материала об иркутских (западных) бурятах привез в Вешенскую удивительный рассказчик Александр Иванович Сергии2, бывший начальник Талецкого леспромхоза, долго живший среди моих земляков – аларских и боханских бурят. Сергии – завсегдатай в доме на крутом берегу Дона. Ему есть чем поделиться с Михаилом Александровичем.
Когда родился будущий писатель, Сергину было уже десять лет. Его мать, Ольга Михайловна, часто бывала в хуторе Кружилинском в семье своего родного брата, Александра Михайловича Шолохова, отца писателя.
Вместе с матерью бывал в доме Шолоховых и маленький Саша Сергии. Он с малых лет привязался к своему двоюродному братишке Мише. Эта привязанность осталась на всю жизнь.
Работая в Восточной Сибири помощником начальника по учебно-воспитательной части среди несовершеннолетних правонарушителей, Сергии старательно искал в архиве бывшего Александровского централа на Ангаре интересные сведения для писателя, переписывал их. Накануне Отечественной войны в бумагах Шолохова можно было видеть четыре толстых общих тетради о сибирской ссылке и каторге, исписанные рукой Сергина и привезенные им из Иркутска. Во время войны они вместе со всем архивом Шолохова погибли.
В эту грозную пору Шолохов часто выезжал на фронт. А Сергин, старый русский солдат, командир полковой разведки еще во время Первой мировой войны, эвакуировал в тыл детей и старую мать Шолохова, Анастасию Даниловну, которая, однако, вскоре вернулась домой и погибла при фашистской бомбардировке…
Уже в Базках, на аэродроме, недалеко от Вешенской, чувствуется могучее веяние дивного мира шолоховских творений. Впрочем, можно ли громадный мир замкнуть в рамках этих станиц в верховьях Дона?!
Вот как, к примеру, на этот счет говорят на Дону.
– Мой муж, тракторист из Малой Лучки Вася Болдырев, – вспоминает одна из казачек, – бывало, читает «Тихий Дон» в длинные зимние ночи, напролет до шести утра. Главное, читаем и заливаемся то смехом, то слезами, узнаем Гришку Мелехова, его брата Петра, Степана Астахова. Даже Дарья была у нас на Нижнем Курмане, которая, как говорится, на обухе горох молотила, хват была баба. Все у нас в Курмоярской станице говорили, что наши казаки с Нижнего и Верхнего Курмана живут в шолоховской книге. Только теперь не найти их на старом месте: Верхний Курман переселился на новое место около Жутова, а Нижний Курман – в Рябичах. Нашу Малую Лучку перенесли выше по Дону, в Кривск, где сейчас пристань Цимлянского моря…
Жил когда-то в хуторе Волоховском один потешный старик. По документам он значился Тимофеем Ивановичем Воробьевым, но все его знали как деда Щукаря из «Поднятой целины». Его часто приглашали в клуб на разные торжества. Как начнет выступать на собрании – не остановишь. Точь-в-точь дед Щукарь. Был уже глубоким стариком, а артельную работу не бросал. Часто его можно было видеть за плугом на полях колхоза «Большевистский Дон». По словам помощника секретаря Вешенского райкома партии Петра Зимовнова, в кинофильме «Поднятая целина» образ деда Щукаря уж больно был схож и с персонажем романа, и с его прототипом Тимофеем Воробьевым…
В верховьях Дона нет хутора Гремячий Лог, так поэтически описанного Михаилом Александровичем в романе «Поднятая целина», но все тут называют хутор Лебяжинский, в 12 километрах от Вешек, который якобы является прообразом Гремячего Лога. В начале 30-х годов Лебяжинский вместе с хуторами Андроновка, Волоховский (родина деда Щукаря, то бишь Воробьева), Солонцовский, Краснояровский и Еринский входил в колхоз «Большевистский Дон». Руководил им ленинградский рабочий, 25-тысячник с Путиловского завода Плоткии.
– Это и есть Давыдов! – с ударением на последнем слоге говорят казаки.
Действительно, с Плоткиным писателя связывает и поныне большая дружба. Жизненная судьба, конечно, у него иная, чем у Семена Давыдова. Он сейчас жив, здоров, живет в Ленинграде. Недавно приезжал на Дон, гостил у своих старых друзей, навестил Михаила Александровича.
Все в станице понимают теперь, что шолоховский Давыдов – это обобщенный, собирательный художественный образ, и нельзя утверждать, что Шолохов его «списал» с натуралистической точностью с Плоткина. Шолохов всегда был и остается верен жизненной правде, которая выше всякой рабской копировки действительности. В этом и состоит метод, стиль социалистического реализма, с непревзойденной силой выраженный в творчестве Михаила Шолохова!