Михайлов или Михась?
Шрифт:
Едва начался очередной перерыв, как ко мне подскочил парень, представившийся репортером женевского телевидения.
– Коллега, я понимаю, что тебе не хочется давать интервью, но, может быть, я все-таки сумею тебя уговорить?
– А с чего ты взял, что мне не хочется? – переспросил я его. – Не вижу никаких серьезных причин отказывать тебе в этом пустяке.
– Правда? Но дело в том, что я бы хотел запустить тебя в прямой эфир.
– Ну и на здоровье.
Мой новый знакомый захлопотал, и уже через несколько минут на ступенях Дворца правосудия он включил микрофон, выкрикнул истошно «Эфир!» и первый заголосил:
– Вы сейчас видите рядом со мной журналиста Олега Якубова, которого только
– А с чего вы взяли, коллега, что я защищал в своих публикациях господина Михайлова? – ответил я на вопрос вопросом. – Я ведь не адвокат, а только репортер. Обвинять или защищать кого-то вовсе не моя функция. Но, являясь репортером, а не исследователем, я предпочитал собственным выводам конкретные материалы дела, которые мог добыть легитимным путем.
– Ну хорошо, оставим этот юридический спор. Господин Якубов, расскажите о вашем знакомстве с Михайловым, о том, сколько лет вы с ним дружите.
– Я не знаком с господином Михайловым вовсе и потому не могу состоять с ним в дружбе.
– Как не знакомы? – невольно вырвалось у телерепортера.
– Не знаком и знаком никогда не был, – подтвердил я. – Хотя, не скрою, очень бы хотел познакомиться, мне он интересен как, безусловно, сильная личность. Господина Михайлова я, так же как и вы, видел только со спины в зале суда.
Репортер разом потерял ко мне всякий интерес и последние два вопроса задал, скорее, для проформы:
– Но вы знакомы с адвокатом Пограмковым?
– Я знаком с адвокатом Пограмковым и даже брал у него интервью.
– И он дал вам денег?
– Господин Пограмков не давал мне денег. Однажды в кафе он заплатил за бутерброд с красной рыбой, который я съел. Если вы считаете, что это взятка адвоката журналисту, судите нас строго.
Тележурналист воспользовался тем, что перерыв закончился, и быстренько завершил интервью, от которого ожидал, видимо, сенсации, но, не получив ее, попросту скис.
В этот день допрос свидетелей обвинения на этом был завершен. Перед судом прошли несколько десятков человек, и каждый из них прямо или косвенно свидетельствовал о невиновности Михайлова. Реплику судьи Антуанетты Сталдер, обращенную к Жану Луи Кроше: «Господин прокурор, кого вы вызвали в суд – свидетелей обвинения или защиты?», многие газеты повторили по нескольку раз. А одно издание на следующий день вышло с броской «шапкой» во всю ширину первой полосы: «Нашему правосудию надо будет найти какое-то конкретное обвинение, чтобы осудить Михайлова». Прокурор проявлял чудеса изворотливости, чтобы вытянуть хоть из какого-то реального свидетеля признание в том, что Михайлов является криминальной личностью. Один из свидетелей после ряда двусмысленных, но достаточно при-митивных вопросов прокурора с раздражением воскликнул:
– Послушайте, господин прокурор. Я делал с Михайловым бизнес, честный бизнес. Он ни разу меня ни в чем не подвел и не обманул. И какое мне было дело до того, русский он или не русский, где он родился, когда женился и в какой колледж ходят его дети!
* * *
РАЛЬФ ОСВАЛЬД ИЗЕНЕГГЕР:
В этот день я проснулся в ужасном настроении. Адвокат, выступающий в роли свидетеля обвинения по делу своего же подзащитного, – это юридический нонсенс.
Впрочем, последнее время эти нонсенсы меня преследовали слишком уж часто. Я даже подумал, что установил некий адвокатский рекорд по созданию необычных ситуаций. Ни в университете, когда я изучал право, ни от своих коллег я никогда не слышал, чтобы кто-то
Когда ко мне домой пришли с обыском, жена страшно перепугалась. Я же, наоборот, был совершенно спокоен. Я знал, что их интересовали письма и записки Сергея, которые он передавал через меня. Честно говоря, я даже не помнил, есть ли у меня дома среди документов какие-то из этих записок. И дело даже не в том, что я уверовал в собственную безопасность. Мое спокойствие объяснялось уверенностью в том, что ни в одной из записок нет ничего криминального, ничего такого, что на самом деле могло бы помешать следствию.
В самом начале, когда Сергей только попросил меня передать письмо на волю, я предупредил его, что эти письма могут и должны носить сугубо личный характер. Сергей дал мне мужское слово, что так оно и будет. Не хочу скрывать, я, очень плохо читая на русском языке, все же нашел возможность получать точный перевод писем. И всякий раз я убеждался, что мой подзащитный умеет держать слово. Порядочность Сергея, его сила воли, мужество, с которым он переносил все несправедливости следствия, тюремного заключения и вообще превратности судьбы, меня просто поражали. Я видел, что мой подзащитный – неординарный человек, и мне хотелось сделать для него как можно больше. Не думаю, что в юридической практике часто бывают случаи, когда адвокат еще во время предварительного следствия преступает профессиональную грань и устанавливает со своим клиентом неформальные, дружеские отношения. Но у меня с Михайловым получилось так. Уже через несколько месяцев следствия я был глубоко убежден – Сергей ни в чем не виновен. Поэтому я помогал ему и как адвокат, и как его новый друг.
Я видел, что эти записки, которые он писал и получал в тюрьме, были для него словно глоток свежего воздуха. Понимал ли я, что нарушаю закон? Нет. Я считал, что с моей стороны есть проступок, но нет преступления. Я знаю, что мои коллеги, когда данные о моем аресте появились в прессе, устроили целую дискуссию по поводу соблюдения или несоблюдения адвокатской этики. И я знаю, что в этих спорах они никакой четкой формулы не вывели. И еще я понял твердо: нельзя пособничать преступнику, помощь же невиновному человеку совсем не нарушение и в конфликт с адвокатской этикой не вступает. Из тюрьмы меня выпустили довольно быстро, но уголовное дело закрыто не было. Более того, Зекшен и Кроше постарались его форсировать и довести до приговора раньше, чем состоится суд над Михайловым. Им нужен был прецедент, ситуация, в которой они могли бы сделать вывод о сговоре между Михайловым, мной и Кан-довым и на основании этого прийти в суд с доказательствами, что Михайлов является лидером преступной группировки. Чего только они для это не совершали! И мне, и, как я узнал впоследствии, Кандову предлагали всякие блага, если только мы дадим показания против Михайлова. Нас вербовали и свои спецслужбы, и приезжавшие специально агенты ФБР. Когда же они поняли, что все бесполезно, дело, по сути, спустили на тормозах. Да и времени возиться с нами уже не оставалось. Обвинительное заключение по делу Михайлова
было готово, пора было начинать суд.
Конечно, я знал, что мне придется выступать в качестве свидетеля обвинения. Я бы мог найти тысячу и одну причину, чтобы в суд не явиться. Но по отношению к Сергею это было бы нечестно. Поэтому я пришел. Но, дав показания, в зале не остался. Мне, человеку, почти два года защищавшему Сергея, оставаться в зале среди тех, кто просто пришел из любопытства, было слишком больно. И я ушел. Я не просто ушел, я уехал из страны на те несколько дней, что шел процесс. Уехал, чтобы не поддаться искушению пойти в зал. О том, что Сергея признали невиновным, я узнал из сообщения по радио. И я заплакал.