Михайлов или Михась?
Шрифт:
К слову сказать, ограничений по поводу оказания благотворительной помощи столько, что зачастую диву даешься, чьи это изощренные (а может, извращенные) умы напридумывали все эти преграды и ограничения, регламентирующие, кому помощь оказывать можно, а кому – ни-ни.
В связи с этим припомнилась одна история. Как-то перед Новым годом заехали мы с Сергеем в детский дом – шефство над ним все эти годы не прерывается. Идем по коридору, а навстречу, ничего вокруг не видя, пацан с гитарой несется. Да так с разбегу на Сергея и налетел. Михайлов придержал его за плечи.
– Осторожнее, Ванюша, ты меня чуть с ног не сбил. Куда ты так торопишься?
– Ой, дядя Сережа, я, правда, вас не заметил. В зал тороплюсь, я новую песню сочинил, сегодня вам исполню, – и побежал дальше.
Если бы я не знал, что здесь живут дети с ограниченными, как их называют, возможностями,
– Надо будет чеки у водителя забрать, Сергей Анатольевич, и оформить все надлежащим образом.
– Не нужно, – отмахнулся Михайлов. – Откуда я знаю, можно ли эти покупки по линии фонда провести или нет. Так что я личные деньги отдал.
Надо сказать, общество вообще по-разному относится к благотворительности. Отдельные члены общества, понятно, те, кому помогают, считают благотворительность чуть ли не панацеей от всех бед, иные стараются найти в деятельности меценатов какой-нибудь подвох. Чему в немалой степени способствует постоянно создаваемое общественное мнение.
Как-то раз в благотворительный фонд «Участие» обратилась администрация следственного изолятора № 1, больше известного в народе, как Матросская Тишина, и попросила помочь… с солью. Именно так. На кухне СИЗО закончилась соль, а по выделяемым фондам следующая поставка соли полагалась не раньше, чем через несколько месяцев. Сотрудники фонда привезли в изолятор соль. Ох, что тут началось. Газеты так и пестрели громкими заго-ловками типа «Солнцевские братки помогают своим». Помнится, появился даже глубокомысленный комментарий, в котором автор делился выводами: вот если бы помощь, к примеру, понадобилась больным, то фонд «Участие» не знамо как долго изыскивал средства, а на просьбу-де зэков отреагировали мгновенно. Автору бы следовало если и не побывать у распорядителей фонда, то хотя бы по телефону поинтересоваться, каким именно организациям помогает фонд, и тогда бы он, несомненно, в этом перечне услышал не менее десятка самых различных больниц России. Но даже не в этом дело. Напомню уставную истину: благотворительный фонд
«Участие» создан с целью оказания помощи социально ослабленным слоям населения, к коим, безусловно, на соответствующий период времени относятся и лица, содержащиеся в следственных изоляторах. Кстати, вина их до суда доказанной не считается. Я уж не говорю о таком «пустяке», что приготовленная без соли еда – не что иное, как издевательство над человеком, серьезно угрожающее его здоровью.
* * *
…Сергей Бурлаков приехал в Москву из Таганрога. Его история трагична своей простотой и мелодраматична ходом развития последующих событий. Из мягкого ростовского климата попал Бурлаков во время службы в армии в суровую Читу. Вернее сказать, воинская часть, где он служил, от Читы находилась в двадцати восьми километрах. Рядовой Бурлаков вместе с водителем отправлен был в Читу за какой-то запчастью. Ревела февральская пурга, не видно было ни зги. На каком-то крутом повороте водитель не справился с управлением, и военный газик с крутого обрыва, кувыркаясь, полетел вниз. Придя в себя, водитель через разбитое переднее окно выбрался из машины. Бурлаков признаков жизни не подавал, и водитель, решив, что товарищ погиб (так, во всяком случае, он потом в части объяснил свой поступок), побрел восвояси. Когда он наконец добрался и сбивчиво объяснил, что с ними произошло, к месту происшествия была отправлена группа
Домой, в родной Таганрог, комиссованный инвалид первой группы Бурлаков вернулся на деревянных примитивных протезах, сооруженных в Чите. Он не запил горькой, не бился в отчаянии головой о стену, а просто впал в прострацию. Целыми днями просиживал в своей комнате, тупо глядя в одну точку. Потом Сергей даже вспомнить не мог, кто кормил его все это время и вообще ел ли он что-нибудь, говорил ли с кем-то или никого не видел. Провал в памяти, словно вычеркнутое из жизни чьей-то злой рукой время. А потом…
– Это был даже не сон, это было видение, – убеждает Бурлаков. – Явилась мне Божья Матерь и сказала, что только через спорт вернусь я к жизни. Я, конечно, никому ничего рассказывать не стал, надо мной бы просто посмеялись. Но на следующий день стал узнавать, какие секции у нас существуют для спортсменовинвалидов.
Через год он стал мастером спорта по плаванию среди инвалидов, цепляясь культями рук за турник, подтягивался десятки раз. На своих примитивных деревянных протезах научился не просто свободно ходить, но и бегать. На одном из турниров спортсменов– инвалидов Сергей познакомился с Мэри Бушуевой. Именно она включила Сергея в команду российских спортсменов-инвалидов для участия в марафонском забеге в Нью-Йорке. И там, в Америке, Бурлаков установил мировой рекорд, совершил, как писали амери-канские газеты, чудо. Впервые за всемирную историю инвалидного спорта человек без всех четырех конечностей дошел до финиша марафонской дистанции, преодолев 42 километра 195 метров! Сам герой рассматривал свои фотографии, лежа в малюсеньком номере местного мотеля. Ноги, вернее, то, что от них осталось, он стер в кровь, и болели они так, что никакие болеутоляющие уколы и та-блетки не в состоянии были помочь. Да к тому же протезы после марафона пришли в такое состояние, что Сергей даже не представлял, как теперь домой доберется.
На следующий день Сергея разыскал в том самом мотеле пожилой господин, тяжело опирающийся на резную трость. Представившись владельцем фирмы по производству протезов для спортивной ходьбы, он сразу приступил к делу, ради которого явился. Господин предложил Бурлакову остаться в Америке – о соответствующих документах, дающих на это право, он обещал позаботиться. А далее для рекордсмена будут изготовлены протезы, на которых он и обязуется в дальнейшем участвовать во всех марафонских забегах. Го-сподин не скрывал, что о лучшей рекламе своей фирмы он и мечтать не может, и полагал, что предложенные россиянину условия – не что иное, как подарок судьбы. Разговаривая, он то и дело поглядывал на валявшиеся в углу, пришедшие в полную негодность деревяшки, потом, не сдержавшись и морщась от явной брезгливости, не выдержал и спросил:
– Я уж не спрашиваю о марафоне, я хочу знать, как ты вот на этом… – И он снова скривился. – Вообще ходить умудряешься?
От предложения остаться в Америке Бурлаков как-то рассеянно (его в тот момент больше всего заботила мысль, где и как починить свои протезы) отказался. А когда Сергей после долгих посулов всяческих благ, связанных с жизнью в США, все же твердо свой отказ подтвердил, господин поднялся и, приподняв шляпу, произнес:
– Я уважаю твое решение, парень. Если ты когда-нибудь еще раз приедешь в Америку, то я сделаю тебе протезы по себестоимости, не возьму с тебя ни единого лишнего цента.
С золотой медалью, грамотой рекордсмена мира и целой кипой американских газет, восславлявших его спортивный и человеческий подвиг, Бурлаков вернулся в Таганрог. Протезы ему кое-как починили, но предупредили, что ходить на них теперь надо как можно меньше, иначе культи, оставшиеся после ампутации, он загубит безвозвратно. А это – верная смерть. Понятно, что ни о каком спорте и речи быть не могло.
И тогда Сергей отправился по инстанциям. Где он только не побывал, добрался и до губернатора Ростовской области. Всюду ему отвечали, что бюджетом такие расходы не предусмотрены. Его регалии на чиновников ровным счетом никакого впечатления не произвели. Такой категории, как престиж, бюджет, понятно, дело не учитывает. И тогда Бурлаков решил поехать в Москву, к Михайлову. Об этом человеке он много читал в газетах, еще больше слышал. А однажды видел интервью с Михайловым на местном, таганрогском телевидении. Собственно, сотрудники телевидения и подсказали Сергею, как в столице разыскать Сергея Анатольевича.