Микеланджело из Мологи
Шрифт:
Вагон бешено летел под тускло освещенными сводами к очередной станции-сказке. Москвичи читали свои газеты и книги. Стоявшие рядом с Настей в конце вагона двое молодых лейтенантов шепотом спорили о возможных причинах самоубийства начальника Политуправления Красной Армии товарища Гамарника41), пытаясь как-то увязать это событие с процессом над восемью военными42) и январским судом над деятелями антисоветского троцкистского центра43). Никому не было никакого дела ни до Насти, ни до Мологи, ни до несостоявшейся выставки мологских художников. "А может всему причиной мое письмо Сталину?" - с ужасом подумала Настя: "Вокруг товарища Сталина было столько врагов и в Политбюро, и среди красных командиров... Письмо наверняка перехватили!" Она представила, как члены антисоветского троцкистского центра, недовольные тем, что их планы по уничтожению Мологи могут провалиться, прочитав ее письмо, разослали по всей Москве лазутчиков, установили адрес, по которому проживает Анатолий, и ночью (непременно ночью!) напали на него спящего...
– ....станция. Поезд дальше не пойдет. Просьба пассажирам освободить вагоны, - донесся откуда-то сверху строгий женский голос.
Настя очнулась от своих мрачных дум и с удивлением обнаружила, что кроме нее в вагоне никого нет. Занятая собственными фантазиями, она совсем потеряла счет остановкам, даже забыла название той из них, на которой по совету доброго мужчины с бородкой должна была выходить. Оглянувшись по сторонам, она поднялась с сидения, одела рюкзак... Но только Настя взялась рукой за тюк, как поезд тронулся с места и, набирая скорость, снова помчался в темноту тоннеля, увозя с собой в неизвестность маленькую пленницу.
До здания Художественного училища Настя добралась лишь поздно вечером. На звонки и стук в двери ей никто не ответил. Усталая, голодная, она поставила рюкзак рядом с тюком на маленькую скамью под сенью двух огромных лип и, закусив губу, чтобы не разреветься, постаралась не спеша продумать, как ей быть дальше. Проще всего было бы пойти, постучаться в окно какой-нибудь квартиры на первом этаже близлежащего жилого дома и попроситься на ночлег. Но, говорят, москвичи - своеобразный народ: они страшно не любят, когда кто-нибудь просится к ним на ночлег. Что ж - в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Есть более, по-московским меркам, приличный вариант: отправиться на поиски телефона, чтобы позвонить тому мужчине с бородкой. Мужчина ведь сам приглашал ее в случае чего не стесняться, ехать к нему. Настя достала из кармана кофточки клочок бумажки с записанными рукой мужчины его именем, фамилией, домашним адресом и телефоном. Повертела, раздумывая, клочок в руках. Ехать в гости... Снова надевать на плечи рюкзак, поднимать оттянувший обе руки тюк, проталкиваться через турникеты метро, втискиваться в дверцы автобуса или трамвая, идти неизвестно в какую даль... Все это было уже выше ее сил.
Вздохнув, она смирилась со своим бесприютным положением, положила бумажку с адресом мужчины назад в карман кофточки, сразу успокоилась, развязала стягивающие тюк уголки полотна, достала из его глубин свернутое трубочкой демисезонное пальто, теплую шерстяную шаль. Снова завязала уголки полотна, составила тюк вместе с рюкзаком на тротуар и устроилась на ночлег прямо на скамейке, подложив под голову пальто и укрыв ноги шерстяной шалью.
Сморенная впечатлениями бесконечно долгого дня, уснула она мгновенно и, наверное, проспала бы так до прихода в училище первых работников или преподавателей, если бы не разбудившие ее шум и крики на улице.
– Негодяи! Негодяи!! Вы никакие не наркомвнутдельцы! Вы... Вы... Фашисты - вот вы кто!!!
– кричала, выбежав на проезжую часть улицы, какая-то женщина вслед трем мужчинам в форме.
Мужчины - двое рядом, один метрах в трех впереди - вели к фургону с надписью "Хлеб" молодого парня Настиного возраста, заломив ему руки за спину. Рубашка у парня была разорвана, из разбитого носа текла тоненькая струйка крови. Сзади них, отчаянно лая, бежала маленькая собачонка, норовя укусить кого-нибудь из мужчин за голенища сапог.
– Да утихомирь ты их, Петро!
– взмолился один из державших парня мужчин к тому, который шел впереди.
Передний мужчина обернулся, сделал шаг в сторону, встал спиной к фургону, широко расставил ноги и, достав наган, почти не целясь, выстрелил в собачонку.
Та, жалобно завизжав, отчаянно закрутилась на одном месте. Преследовавшая мужчин женщина остановилась. На мгновенье приложила ладонь ко рту, как бы запрещая себе кричать, и тут же бросилась на помощь к собачке:
– Салли! Салли! За что же они, паразиты, тебя, такую маленькую, такую беззащитную, из пистолета...
Петро, недобро ухмыльнувшись, снова поднял дуло нагана и прицелился в женщину.
– Помогите! Убивают!!!
– закричала в ужасе Настя. Затем, поспешно схватив шаль, бросилась бежать по траве вдоль тротуара прочь от страшного места.
– Стой!
– закричал ей вслед Петро.
Настя оглянулась, увидела, что чекист, оставаясь на месте, целится ей вслед, и, бросив в его сторону шаль, нырнула в зелень отделявших газон от тротуара кустов.
– Стой, каналья!!!
– снова крикнул Петро и выстрелил.
Звук выстрела прибавил прыти девичьим ногам. Настя свернула в какой-то дворик, с налету преодолела невысокий заборчик, выбежала на параллельную улицу, оглянулась - нет ли сзади погони - затем, увидев на противоположной стороне улицы широкий подъезд с освещенным поверху дугообразным витражным окном, бросилась к его дверям и принялась что есть силы колотить в их дубовую обшивку. С минуту за дверями было тихо. Потом они неожиданно распахнулись, и перед девушкой предстал степенный старик с окладистой бородой, в брюках с лампасами, в форменной ливрее с позументами и мятой невыспавшейся физиономией.
– Чего стучишь?
– оглядев Настю с головы до пят, недовольно поинтересовался он у девушки.
– Та-а-ам... Та-а-ам... Убивают, - неожиданно став от волнения заикаться, пояснила Настя и, ухватив старика за золотую пуговицу на ливрее, показала другой рукой в ту сторону, где только что в нее стреляли из нагана.
На какое-то время, опешивший и от новостей, и от столь бесцеремонного обращения с его пуговицей, старик молча вбирал в себя воздух, потом вдруг присел, дернулся вовнутрь, вырывая пуговицу из Настиных пальцев, и с силой захлопнул дверь. В тот же момент Настю осветили фары уже знакомого хлебного фургона. С двух сторон к ней бросились одетые в форму наркомвнутдельцев мужчины и, не особо утруждая себя проявлениями галантности, пригласили девушку забираться по ступенькам внутрь фургона.
В следственном изоляторе, куда Настю вместе с арестованным молодым человеком привези чекисты, был самый разгар работы. Молодого человека сразу повели по металлической лестнице наверх, а Насте велели сидеть в коридоре и ждать, когда ее вызовет следователь. Петро и двое других его напарников зашли в какой-то кабинет, поругались там с кем-то на повышенных тонах, потом красные, разгоряченные руганью, проследовали к выходу из здания. Больше Настя их никогда не видела. В дальнем конце коридора двое мужчин с хмурыми сосредоточенными лицами лузгали семечки, сплевывая шелуху на пол. Входные двери то и дело хлопали, выпуская и впуская людей. Наркомвнутдельцы препровождали арестантов наверх, кому-то передавали и спустя две-три минуты, гремя коваными подошвами сапог, снова спускались вниз, чтобы отправиться за следующей партией. Все были чрезвычайно заняты одним большим и нужным делом. На Настю никто не обращал внимания. Устав ждать, она осмелела и подойдя к той двери, за которой пару часов назад Петро и его спутники с кем-то разговаривали на повышенных тонах, тихонько постучала по металлической обшивке. За дверью никто не ответил. Она постучала еще раз, чуть посильнее. Потом еще... Наконец, набравшись храбрости, потянула за ручку, приоткрыла дверь и заглянула внутрь кабинета. В кабинете, прямо напротив входной двери, стоял небольшой письменный стол, за которым, сидя на деревянном стуле и уронив голову на грудь, спал мужчина в форме.