Микеланджело из Мологи
Шрифт:
Едва переступив порог комнаты допросов, она с надеждой взглянула на сидевшего за высоким письменным столом мужчину. Но тот почему-то отвел глаза и, углубившись в свои бумаги, тихим бесстрастным голосом стал задавать вопросы про Мологу, про цели приезда в Москву, про Поликарпова и того несчастного юношу с разбитым носом, которого привезли вместе с ней в следственный изолятор.
Настя отвечала, стараясь припомнить мельчайшие подробности. Ей было нечего утаивать. Но после трех часов непрерывного монотонного допроса устала и, опустив голову вниз, стала отвечать более односложно. Следователь подробно записывал ответы в протокол, задавал все новые и новые вопросы. И вдруг:
– Осенью прошлого года Вы написали в письме товарищу Сталину о том, что в Москве состоится выставка картин мологских художников. Какова была цель написания Вами письма?
"Откуда он знает про письмо?
– удивилась Настя.
– Неужели Сталин передал его в НКВД? Зачем? Или оно действительно перехвачено троцкистами, и этот допрос ведет тайный враг, чтобы окончательно исключить любую возможность спасения Мологи?"
Не найдясь сразу, что ответить, она замешкалась, подняла на следователя глаза и вздрогнула, встретившись с жестким, прожигающим человека насквозь взглядом его глаз.
– Вы слышали вопрос?
– Слышала, - пробормотала Настя, снова опуская голову вниз.
– Так отвечайте.
– А разве из письма не ясно?
– Здесь задаю вопросы я.
"Почему он грубит? Почему он стал злым? Он знает, что я не виновата ни в чем, но не отпустил меня тотчас. Значит, дело в моем письме. Он враг. Он хочет навредить стране. Он хочет, чтобы Молога была затоплена, чтобы картины Анатолия и сам художник были уничтожены", - пронеслось в голове Насти и, не поднимая головы, она тихо, но твердо произнесла:
– Я не буду Вам отвечать. Я писала письмо товарищу Сталину, а не Вам.
Леонид Дормидонтович удивился смелости сидящей перед ним девчонки и попытался нажать на нее чуть сильнее:
– Вы понимаете, что, отказываясь отвечать на вопросы, затягиваете следствие?
Настя промолчала, еще ниже наклонив голову.
– Если Вы действительно ни в чем не виноваты, то, получив четкие правдивые ответы на все свои вопросы и убедившись в Вашей невиновности, я отпущу Вас домой. Но если Вы будете молчать, я вынужден буду отправить Вас назад в камеру и продолжить допрос только тогда, когда Вы сами об этом попросите. Вам нравится сидеть в тюрьме?
Настя снова промолчала, с трудом сдерживая готовые вырваться из глаз слезы.
Товарищ Блинов задумался. Характер у девчонки упрямый. Но стоит ли его ломать? Если она упорно молчит по поводу письма, значит, видит в следователе угрозу каким-то чрезвычайно важным для нее духовным или материальным ценностям. Картинам? Мологе? Или мологским художникам? (Сутырину?) Что ж. Это легко выяснить. И, возможно, потом удастся сыграть и на ее привязанности, и на ее упрямстве.
– Я видел те картины, о которых Вы пишите в письме, - задумчиво, как бы воскрешая в памяти запечатленные на картинах события, пейзажи, бытовые сцены, произнес Леонид Дормидонтович.
– Они великолепны. Я смотрел на них со слезами на глазах. К сожалению, я не видел Мологу воочию, но полюбил ее по картинам. Вы тоже любите Мологу?
Настя, скосив глаза вверх, не поднимая головы, посмотрела на следователя. Его взгляд больше не был таким жестоким. Черты лица приобрели мягкость.
– Люблю, - шмыгнув носом подтвердила она.
– А картины мологских художников Вам нравятся?
– Нравятся...
– К сожалению, спасти город уже не в наших силах. Сутырин слишком поздно привез картины в Москву. Вы знаете Сутырина?
Лицо Насти покрылось румянцем. Что ответить? Сказать "да" - не означает ли предать Анатолия? Сказать "нет" - значит не узнать более о нем ничего.
– Нашлись люди, которые обвинили гениального художника в том, что он пытается сорвать планы строительства Рыбинской ГЭС ради спасения Мологи, никак не реагируя на этот раз на молчание Насти, продолжил следователь. Это очень серьезное обвинение. Планы партии и правительства построены на точном расчете тысяч специалистов. Мологу никто не думает уничтожать. Она просто будет перенесена на новое место.
Леонид Дормидонтович, не вставая со стула, нагнулся к стоявшему сбоку от стола сейфу, порылся там и, достав несколько газет, протянул их Насте:
– Почитай на досуге.
Настя молча приняла газеты и положила к себе на колени.
– Конечно, потери при переносе неизбежны, но будут и приобретения. Однако, мне не хотелось бы, чтобы в числе потерь был обвиняемый, согласно Вашего письма, в попытке срыва партийных и государственных планов, художник Сутырин.
– Я никого не обвиняла!
– встрепенулась Настя.
– Вы написали письмо...
– Там все ложь!
– Значит, Вы себя обвиняете во лжи?
– Да! ... То есть - нет!... Я сама не знаю! Но он ни в чем не виноват! неожиданно, встав со стула, в запальчивости воскликнула Настя.
– Успокойтесь, - усадил ее движением ладони на место товарищ Блинов. Я уверен в невиновности Сутырина и, поверьте, не меньше Вас хотел бы видеть его на свободе, а не в тюрьме, но Ваше письмо висит на нем вместо гири. Не надо мне сейчас отвечать. Подумайте и напишите: кто, по-вашему, хотел организовать выставку. Думайте хорошо. Именно Вы сообщили об антигосударственных планах мологжан, поэтому Вам же сподручнее и отвести подозрения от Сутырина, указав истинных виновников. У Вас есть враги?
– Я не знаю...
– Думайте.
Леонид Дормидонтович поднялся из-за стола, пододвинул Насте пару листов чистой бумаги, ручку, чернильницу и, постояв немного за ее спиной, тихо вышел из комнаты.
Оставшись одна, Настя некоторое время сидела неподвижно. Мысли в голове путались. Разве желание спасти город преступно? Где теперь находится Анатолий? В тюрьме? У кого остались его картины? Что будет с Мологой? Неужели нельзя пересмотреть правительственное решение о затоплении города?