Микеланджело из Мологи
Шрифт:
Леонид Дормидонтович, несколько смущенный масштабами организованной им самим кампании по отлову абстракционистов, уже давно поблагодарил коллег за служебное рвение и намекнул, что задача выполнена, но коллеги все продолжали и продолжали поставлять в следственный изолятор лиц, так или иначе, по их мнению, уличенных в приверженности к другим, отличным от социалистического реализма, жанрам искусства. Основным источником получаемых ими сведений о различного рода абстракционистах и модернистах были разоблачительные письма простых советских людей. Эпидемия доносов буквально захлестнула Москву. В полной уверенности, что делают большое и нужное дело, граждане писали в газеты, органы госбезопасности, внутренних дел, прокуратуру и, конечно же, в партийные организации. Большинство писем было анонимными.
Некто "А" пришел в гости раньше назначенного времени. Хозяева, чтобы гость не скучал в ожидании других приглашенных, дали ему полистать альбом, в который были вклеены открытки с изображением шедевров абстрактной живописи. Через два дня хозяев арестовали по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде (ст.58 - 10 часть 2 УК РСФСР), а поскольку открытки они собирали от всех знакомых, по всей Москве, то к пункту десять 58-ой статьи прибавилось обвинение по пункту 11 - преступная организация, и вслед за хозяевами альбома, раскаявшимися в своей вредительской деятельности, в СИЗО потянулся длинный-длинный шлейф "соучастников" и лиц, знавших, но недонесших (ст.58 - 12). И хотя "альбомным делом" занимался не сам товарищ Блинов, а один из его амбициозных молодых подчиненных, хотя каких-либо выдающихся, особо нужных стране специалистов среди арестованных не значилось, и ни один из них не был расстрелян, у Леонида Дормидонтовича осталось ощущение, как будто он лично сделал что-то непотребное, несовместимое с коммунистической моралью.
Еще случай. Профессор А.А. Поликарпов, заведующий кафедрой химии одного из столичных вузов, увлекался живописью. Даже мечтал когда-то брать уроки рисования, но все никак не мог выкроить времени для серьезных занятий своим хобби. Между тем в институте хронически не хватало различных наглядных пособий. На их поиски и заказы уходила масса профессорского времени. И вот, чтобы совместить приятное с полезным, профессор надумал в свободное от лекций и написания научных трудов время рисовать на холстах молекулы различных химических веществ, кристаллические решетки и т.п. Соседка по коммунальной квартире, зайдя однажды к нему одолжить сахарку и застав профессора за разукрашиванием молекулы трихлорэтилена, решила, что он абстракционист. В голове женщины мигом созрел план увеличения своей густонаселенной жилплощади за счет профессорской. Она поблагодарила соседа за сахар, а через час уже написала на него донос в милицию. Прошло дней пять, и уважаемого в научной среде человека, корифея коллоидной химии, доставили в следственный изолятор!
Дело "профессора-абстракциониста" настолько возмутило Леонида Дормидонтовича, что он решил заняться им сам и после просмотра "вещественных доказательств", извинившись перед ученым за причиненные ночным арестом неудобства, взяв с него подписку о неразглашении тайн следствия, отпустил того с миром на все четыре стороны. Да, страна нуждалась в рабочей силе для великих строек. Но разве великие ученые стране нужны меньше, чем зэки?
Дело профессора закрыто. Остался лишь небольшой штришок: в камере СИЗО второй день ожидает вызова на допрос к Леониду Дормидонтовичу "соучастница" - четырнадцатилетняя девушка-подросток, помимо прочих прегрешений обвиняемая в том, что скрыла при допросе факт своего знакомства с "профессором-абстракционистом".
Конечно же, вызывать девушку на допрос нет смысла: к абстрактному искусству она никакого отношения не имеет, а выяснять у нее, почему пыталась ночью помешать аресту молодого человека, удобнее тому следователю, который ведет дело юноши. Товарищ Блинов поднял трубку телефона, другой рукой пододвинул к себе папку с делом "соучастницы" и хотел уже звонить по инстанциям, как вдруг его взгляд споткнулся на выведенной чернилами поверх картонной обложки фамилии девушки - Воглина.
– Воглина, Воглина...
– прошептал вслух Леонид Дормидонтович и хлопнул трубку назад на рычаг телефонного аппарата: - Это же та самая пионерка Настя Воглина, которая сообщила Сталину о том, что в Москве планируется устроить выставку мологских художников!
В памяти чекиста моментально всплыли слова Наркома Ежова: "Подобная выставка сейчас - это диверсия. Это подкоп под планы электрификации страны!"
Товарищ Блинов встал из-за стола, прошелся по комнате. Еще недавно он со страхом думал о наступлении того момента, когда Нарком поинтересуется, как обстоят дела с поимкой "отщепенцев". Единственный мологский художник, о прибытии которого в Москву известно некоторым сотрудникам НКВД, это Анатолий Сутырин. Даже если бы на суде какой-нибудь московский или провинциальный абстракционист (а жертва Леонидом Дормидонтовичем уже была намечена) признался в намерении организовать выставку картин с видами Мологи, у коллег наркомвнутдельцев все равно сохранились бы подозрения насчет Сутырина. А тут такая удача! Первоисточник сведений о готовившейся выставке, пионерка Настя Воглина, собственной персоной! Если всевидящий Нарком не имеет других каналов информации, то теперь появился шанс разрешить проблему малой кровью.
Леонид Дормидонтович достал из кармана брюк портсигар, открыл его, вытащил папироску, размял ее и, закурив, принялся дальше размышлять над возможными путями разрешения "дела Сутырина".
Заставить Воглину подписывать на допросах нужные показания - не проблема. Но на суде она может выболтать правду, и тогда все старания спасти Сутырина сведутся к нолю. Значит, подследственная должна подписать нужные показания, а затем... Затем... Нет. Только не это! Ей всего четырнадцать лет! Жалко девчонку... Может, удастся решить задачу иначе? Но как? Неужели, замкнутый круг? Столько неразрешимых проблем разом! И, в первую очередь, все еще дамокловым мечом висит над будущим Микеланджело соцреализма обвинение в убийстве А. С. Конотопа.
Скоротечная эйфория по поводу нахождения в СИЗО пионерки Воглиной сменилась нарастающим чувством безысходности.
Эх, бросить бы все к Чертовой матери и бежать! Бежать, бежать, бежать... Все равно куда. Лишь бы бежать...
Товарищ Блинов ткнул еще тлеющий окурок в стоявшую на краю стола алюминиевую кружку и, обхватив голову руками, закачался всем телом, стоя посередине комнаты допросов:
– Что делать? что делать? что делать?...
Прошло минут пять или чуть больше. Из душного воздуха комнаты допросов, из клубов папиросного дыма над головой чекиста стали вырастать тени некогда допрошенных здесь и обвиненных во всех тяжких грехах арестантов. Сквозь плотно прижатые к ушам ладони просочился чей-то шепот, чей-то плач... Леонид Дормидонтович резко развел руки в стороны.
– Смирно!
– скомандовал он сам себе. Привыкшее автоматически выполнять команды тело, прекратив раскачиваться, вытянулось по струнке. Тени арестантов, ударившись в потолок, ушли сквозь перекрытие вверх. Снова обретая контроль над психикой, товарищ Блинов постарался закрепить успех дозой положительной информации.
– Не так все и плохо, - пробормотал он себе под нос.
– Сутырин не расстрелян, доставлен из Рыбинска в Москву и находится под моим контролем. Уже собраны доказательства о том, что сам он лично не присутствовал в Юршино во время происшедших там трагических событий. Правда, интерес художника в физическом устранении Конотопа и уничтожении в огне пожара протоколов допросов "диверсантов-мологжан" отрицать трудно. Более того, еще не ясно, каким образом секретно от рыбинских шерлок холмсов разобраться со всеми перипетиями Юршинского дела. А время поджимает. Впрочем, если внимание Наркома занять делом абстракционистов (с десяток из них уже "сознались" в подготовке Берлинской выставки), тогда лимит отпущенного времени можно растянуть еще дней на десять. Но десять дней - это предел. Значит, завал? Нет, и еще раз нет! Главное не расслабляться - работать, работать и работать... В Гражданскую не из таких ситуаций приходилось выпутываться.
Несколько приободрив себя подобными рассуждениями, Леонид Дормидонтович снова сел за стол, поднял трубку телефона и велел привести в комнату допросов Анастасию Воглину.
Несмотря на обилие сильных нервных потрясений - арест, обыск, бессонные ночи в душной, переполненной камере СИЗО - Настя все еще не была сломлена психически и верила, что с ней просто произошла какая-то чудовищная ошибка, что все еще образуется. Пройдет час, другой, сотрудники НКВД разберутся во всем, извинятся перед ней, отпустят из тюрьмы...