«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция
Шрифт:
Узнавши об этом, взбешенный артист ураганом налетел на дирекцию:
— Ну вас к черту! Если у вас такие порядки, — я петь отказываюсь. Понравлюсь я публике или не понравлюсь — другое дело. Но покупать себе аплодисменты! Я никогда аплодисментов не покупал и никогда покупать не буду!
«Отказал Мартинетти!» Это моментально облетело весь артистический мир и настолько поразило всех, что об этом появилась даже статья в политической газете «Согriеге della sera».
Статья, в которой рассказывалось о «благородном ответе русского артиста»,
— Да он с ума сошел! — вопили одни. — Что они теперь с ним сделают! Что они с ним сделают!
— Да этого никогда не бывало! С тех пор, как Милан стоит!
— И так гласно! Публично! Черт знает что с ним теперь будет!
— Мартинетти не простит!
— Нет, это прямо сумасшедший!
Другие зато горячо хвалили:
— Молодчина!
— Вот это ответ, достойный истинного артиста!
— Довольно, на самом деле, пресмыкаться пред этими «негодяями в желтых перчатках»!
И среди тех, кто еще вчера никак не мог простить «пятнадцать тысяч франков, а не лир», уже многие говорили о г-не Шаляпине с восторгом.
В ремесленниках проснулись артисты.
На самом деле, надо знать, что такое эти «ladri in guanti gialli» и до какой степени зависят от них в Италии артисты, как позорно, как оскорбительно это иго.
Человек несет публике плоды своего таланта, искусства, вдохновения, труда и не смеет сделать этого, не заплативши «негодяю в желтых перчатках». Иначе он будет опозорен, ошельмован, освистан. Его вечно шантажируют, и он вечно должен из своего заработка платить негодяям, жать им руку, даже еще благодарить их.
Понятно, какой восторг вызвал этот первый отпор, который дал русский артист «негодяям» и шантажистам, державшим в трепете весь артистический мир.
— Молодчина!
— Настоящий артист!
Тем не менее те, кто его особенно громко хвалил, отводили меня в сторону и конфиденциально говорили:
— Вы знакомы с Шаляпиным. Ну, так посоветуйте ему… Конечно, это очень благородно, что он делает. Но это… все-таки это сумасшествие. Знаете, что страна — то свои обычаи. Вон Мадрид, например. Там в начале сезона прямо является представитель печати и представитель клаки. «Вы получаете семь тысяч франков в месяц? Да? Ну, так тысячу из них вы будете ежемесячно платить прессе, а пятьсот! — клаке». И платят. Во всякой стране свои обычаи. Нарушать их безнаказанно нельзя. Пусть помирится и сойдется с Мартинетти! Мы, бедные артисты, от всех зависим.
— Но публика! Публика!
— А! Что вы хотите от публики? Публика первых представлений! Публика холодная! К тому же она уже разозлена. Вы знаете, какие цены на места! В семь раз выше обыкновенных! Весь партер по тридцать пять франков. Это в кассе, а у барышников?! Что-то необыкновенное. Публика зла. Ну, и к тому же, вы понимаете… национальное чувство задето… Всё итальянцы ездили в Россию, а тут вдруг русский, — и по неслыханной цене.
И это каждый день.
— Да скажите же вы Шаляпину, чтобы сошелся
— Отказываетесь советовать? Значит, вы желаете ему гибели.
— Что теперь с ним будет! Что это будет за скандал! Что за скандал!
Словом, как пишут в официальных газетах, «виды на урожай» были «ниже среднего». Вряд ли когда-нибудь артисту приходилось выступать при более неблагоприятных предзнаменованиях.
А репетиции шли.
Их было тридцать. В течение пятнадцати дней — утром и вечером. Только подумайте!
Артистический мир жадно прислушивался ко всему, что доходило из-за кулис.
— Ну, что?
Маэстро, г-н Тосканини, знаменитый дирижер, первый дирижер Италии, действительно гениальный за дирижерским пультом, встретил русского гастролера волком.
Когда г-н Шаляпин запел, как всегда поют на репетиции, вполголоса, маэстро остановил оркестр.
— И это всё?
— Что «всё»?
— Всё, что вы имеете? Весь ваш голос?
— Нет, полным голосом я буду петь на спектакле.
— Извините, я не был в Москве и не имел удовольствия вас слышать! — очень язвительно заметил маэстро. — Потрудитесь нам показать ваш голос.
После первого же акта он подошел к г-ну Шаляпину, дружески жал ему руку и осыпал его похвалами.
На одной из репетиций сам автор, Арриго Бойто, подошел к г-ну Шаляпину и сказал:
— Я никогда не думал, что так можно исполнять моего Мефистофеля!
Артисты на вопрос, как поет Шаляпин, отвечали:
— Очень хорошо. Превосходно!
И как будто немножко давились этими словами.
Секретарь театра говорил мне:
— О, это великий артист!
Таращил при этом глаза и показывал рукой выше головы, что по-итальянски выходит, совсем уж очень хорошо.
— Ну, а что говорят хористы? Хористы — что?
Этим интересовались больше всего.
Хористы — вот самая опасная инстанция. Вот — сенат.
Нет судей более строгих. Ведь каждый из этих людей, томящихся на втором плане, мечтал разгуливать около рампы. Под этими потертыми пальто похоронены непризнанные Мефистофели, Валентины и Фаусты.
Они злы и придирчивы, как неудачники.
Но и хористы иначе не называли г-на Шаляпина:
— Великий артист!
И по «галерее» шел недружелюбный шум:
— Говорят, что действительно-таки великий артист!
И вот наконец prova generale с декорациями, в костюмах и гриме.
Всеми правдами и неправдами, через друзей, я прошел в эту «святая святых», на генеральную репетицию Scala.
В первых рядах сидел Арриго Бойто, внимательный, сосредоточенный, задумчивый.
Эта опера надломила его жизнь.
Двадцать лет тому назад, при первом представлении, «Мефистофель» был освистан, провал был жесточайший, неслыханный.
Потом опера шла много раз, но рана, нанесенная молодому сердцу, не заживала.