Миллиардер Скрудж по соседству
Шрифт:
— Это и есть мир и покой?
Эван фыркает.
— Относительно.
— У твоих родственников со стороны невесты все хорошо?
— Да. Как обычно, знаешь ли, — говорит он, но затем одаривает меня злобной ухмылкой. — А может, и нет. Ты не можешь сказать, что ненавидишь родственников по линии своей невесты, не так ли?
— Мог бы, но это бы неразумный шаг, — говорю я. Я прикасаюсь своим пивом к его.
— Тебе позволено злиться. Я слышал, как мама намекала на брак. Извини, чувак.
Я оглядываю гостиную. Свет от пластиковой
— Все в норме, — я думаю о подарке, который подарю ей на это Рождество, и задаюсь вопросом, каким будет ответ.
* * *
— Сколько раз я бывал в этом доме ребенком, — говорю я, — и никогда не думал, что стану спать в спальне малышки Холли.
— Каково это? — она сидит, скрестив ноги, на кровати, которой едва хватает для двоих, в своей спальня детства. Стены желтые, покрывало связано крючком бабушкой. На ней рождественская пижама: фланелевые шорты с оленями и пушистые носочки. На красной футболке написано «Гангста-фантик» над кучей тщательно упакованных подарков.
— Чувствую себя так, словно делаю что-то не то, — говорю я. — Но одновременно и так, как будто мне наконец удалось сделать нечто правильно.
Холли хихикает и проводит щеткой по волосам. Они блестяще падают на плечо.
— Знаешь, если бы я понимала, что однажды ты переспишь со мной здесь, когда была тоскующим подростком, я бы вырвала волосы от нервов.
— Да ладно, ты никогда по-настоящему не психовала, — говорю я. — Типо, вообще никогда. Никогда не нервничала, когда мы разговаривали.
Она кладет расческу с широкой улыбкой.
— Адам, ты был самым большим увлечением моего детства. Я определенно нервничала. Если бы они продавали плакаты с твоим изображением, как с Backstreet Boys, ты был бы на этих стенах.
Комплимент звучит неожиданно. Она любит меня сейчас, и я никогда не устану это слышать. Но от осознания того, что Холли так сильно заботилась обо мне тогда, грудь сжимается.
— Хорошо, — говорю я, а потом не могу придумать, что еще сказать.
Ее лицо смягчается. Без макияжа и сияющая, Холли выглядит как ожившая мечта.
— Ты не тот, кто должен смущаться.
— Знаю. Я не смущаюсь.
— Тогда в чем дело?
Я опираюсь рукой о стену, чтобы собраться с духом.
Это тот самый момент? Может быть. Не особо романтично. Но это она, и это мы, а наше прошлое и наше будущее сталкиваются. Я так сильно хочу спросить ее, что кружится голова.
Но что, если Холли «пока нет»? Или, что еще хуже, «нет»?
— Адам? Ты странно себя ведешь.
— Я люблю тебя, — говорю я. — Больше, чем когда-либо кого-либо любил.
Ее глаза теплеют.
— Иди сюда.
Я сокращаю расстояние между нами, и Холли притягивает меня к себе, мягко и тепло, пока я не оказываюсь рядом на узкой кровати. Ее руки обхватывают мое лицо.
— Я тоже тебя люблю, — говорит она. Ее голос
Моя рука обхватывает ее бедро, и два пальца скользят под подол рубашки, находя теплую кожу. Говорят, что из людей нельзя сделать дом, но, Боже, помоги, она буквально им и является.
— Холли, — говорю я. — Я больше не хочу жить без тебя.
Ее рука скользит по моим волосам.
— Я тоже.
— Раньше я не знал, чего мне не хватало. Насколько лучше могла бы быть жизнь с тобой, — говорю я. — Раньше я ненавидел не только Рождество. Я был… циником.
— Был? — поддразнивает она, но глаза тепло смотрят на меня.
— Во всяком случае, ещё большим циником, нежели сейчас, — я провожу большим пальцем по ее нижней губе. — Я не знал, сколь многим пожертвовал ради компании, пока ты не показала это. Пока не помогла вернуть себя. Прошедший год с тобой был лучшим в моей жизни, безусловно. Это даже не соревнование.
Она целует меня. Это так мило, что щемит в груди.
— Что случилось? — бормочет она. — Обычно ты не такой эмоциональный. Мне это нравится, не пойми неправильно.
Решение сделать это сейчас принимается за доли секунды. Я мог бы подождать, сделать больше, но это не мы. Это не я. Сейчас все реально, такого уже не будет, как этот момент, когда есть только мы двое и то единение, которое создали. Это потребовало доверия и храбрости с нашей стороны. Я чувствую, как кровь стучит в ушах, судьба ждет своего часа.
Она — мое будущее. Я могу только надеяться, что Холли позволит принадлежать ей.
Я высвобождаю руку.
— Адам?
— Одну секунду, — я тянусь за сумкой и коробкой. Она большая и бархатная, и на краткий миг паники я задаюсь вопросом, вспомнит ли Холли вообще, поймет ли шутку изнутри.
Но любовь — это всегда прыжок веры.
Глаза Холли расширяются, когда та замечает коробку.
— Это мне? До Рождества осталось два дня.
— Знаю, — я сажусь рядом с ней на кровать. Холли в пижаме, я в боксерах и футболке, в спальне ее детства, на часах одиннадцать вечера.
И все же у меня так перехватывает горло, что трудно произносить слова. Вместо этого я протягиваю коробку.
— Вау, — бормочет она, поглаживая коробку. — Что там?
Я кладу руку ей на колено, нуждаясь в мягком прикосновении обнаженной кожи, чтобы успокоиться.
— Открой ее, малышка.
Она развязывает бант и с улыбкой открывает крышку.
— Ты с ума сошёл. Ты уже подарил мне то же… о. Керамический Санта-Клаус Ларри?
— Да, — говорю я.
Рука Холли гладит крошечную вещицу, прежде чем перейти к серебряному молоточку рядом. Обе обвязаны атласными ленточками.