Милосердие палача
Шрифт:
Начальник линейного отдела ЧК на Лозовой, высокий, хмурый, совершенно землистый от недосыпания человек, доложил, что имеет кое-что для сдачи в золотой фонд: реквизировал за последнее время у подозрительных лиц. Извинился, еще более хмурясь, что самые богатые реквизиции восемнадцатого года, когда через Лозовую в Крым тек сплошной «буржуазно-аристократический поток», пропали за время бесконечной смены властей и бандитских налетов.
Привел их к станционному сейфу, вынул завернутую в беленькую холстинку груду сверкающего металла, на котором кое-где звездочками искрились камешки. Ивану Платоновичу не составило труда разобраться в сокровищах Лозовой. Почти все
Иван Платонович испытывал чувство стыда, рассматривая все эти чужие вещи: будто в ворованном разбирался. Если б он не знал, что старается во имя Республики, то и вовсе плюнул бы на это дело… Одно лишь утешило его: не сразу замеченная тусклая от времени фигурка скифского воина, явно отломанная от гребня. Видно, кто-то поживился гребнем на раскопе курганов, а затем пустил его в распил. Вот это была подлинная, лишь державе принадлежащая ценность.
– Славянск, что на вашем пути, – город сто раз грабленный, – сказал начальник линейного отдела ЧК. – Но там, у Шамраченкова в отделе, я знаю, кое-что имеется вам сообщить.
Почти сутки простояли они в Лозовой, питаясь пшенным кандерчиком, который изумительным образом готовил бывший казак Михаленко. Тем временем изобретательный Гольдман раздобыл где-то несколько десятков мешков – ценность необыкновенную, и они, коротая время, набили эти мешки песком из близко находящегося карьера. Уложили мешки по бортам вагонов, оставив небольшие промежутки, где деятельный Бушкин прорубил в обшивке амбразуры. Пулемет же оставили в дверном проеме, тоже укрыв мешками с песком. Получилась небольшая крепость на колесах.
Ночью, когда поезд медленно, пережидая на полустанках, двигался на Славянск, Бушкин опробовал свой «льюис». Откуда-то из темных придорожных посадок по вагонам ударили винтовочные выстрелы: вот тут-то мешки и пригодились. Бывший гальванер дал несколько коротких ответных очередей, после чего нападающие смолкли, не решились дальше рисковать.
– Именно в точку! – удовлетворенно сказал матрос. – Вот так бы и ехать под польку-бабочку…
Представитель ЧК на станции Славянск Сидор Шамраченков, выяснилось, был из сельских учителей, к тому же краевед. Словом, не человек – находка! На вид – мужик мужичком: курносый, ушастый, простоватенький, но умишко имел незаемный, да и знаниями мог похвастаться перед иным учителем гимназии. Он остановил свой взгляд на профессоре.
– Сдается, ваш облик мне немного знаком, – сказал он витиевато. – У нас на раскопах не бывали? В Цареборисовке?
– Доводилось. Не копал, конечно. Но приезжал для ознакомления. Студентов привозил.
– А как, простите, вас по имени и по батюшке?
Старцев назвал себя.
– То-то признаю… Профессор Старцев?
Шамраченков повеселел и сразу проникся доверием.
– Тогда дело серьезное… А то, между нами, сами понимаете: приезжают, реквизируют – все, мол, от имени и по поручению ЧК. А где оно потом, что с ним? Теперь вижу: дело серьезное, научное. У нас в Славянске, прямо скажем, пустой номер, потому что городок заштатный, весь основан на лечении соляными водами и грязью. Сюда богачи только наезжали… до семнадцатого года, конечно. А вот в Изюме – обязательно. Уездный город, богатый. Тоже,
– Монастырь-то богатый? – вскинулся Бушкин.
– Богатейший, – кивнул головой Шамраченков.
– Вот! Его бы хорошенько прощупать. В самую точку!
– Был, я говорю, богатейший… Щупали его. Много раз, милок, щупали, – замахал руками Шамраченков. – И татары приходили Изюмским шляхом – щупали. И Махно рейдом здесь пробегал. Тоже щупал. И не нашли ничего. Там все кельи – в меловых горах. И монах там такой убежденный, милок, что его хоть огнем жги, не скажет, где у них что… А меловые горы над Северским Донцом высокие, считай на сто сажен в высоту. И все изрыто ходами-пересеками, чистый лабиринт, считай.
– Так чего ж мы сидим здесь? – сказал Бушкин. – Открывай семафор, товарищ! И поехали! Я тебе там все найду, даже то, что татары не нашли!
Шамраченков звонко расхохотался:
– Это чего тебе, море, милок? Куда хочу, туда поворочу? Россия необъятная, тут и горы, и реки, и болота. А вот железного пути от нас в Изюм нету. – Он обернулся к Старцеву: – То есть не то что нету, а мосты взорваны! Это недалеко, товарищ профессор, всего сорок пять верст. Придется на таратайках. Лихие, скажу я вам, товарищи, стали леса. Кто там хозяин, ни я не знаю, ни в Изюмском ЧК. Так что придется вам взять свой пулемет да патронов побольше…
Только через день Шамраченков достал две брички. На одну из них поставили «льюис», превратив в «грозу степей» тачанку. Ехали восьмером: Шамраченков, Старцев, Гольдман, Михаленко, Бушкин и три бывалых красноармейца из охраны.
Почти до самого Святогорского монастыря местность была открытая, степная. На ходу продувало ветерком, и легкие июньские облачка иногда накрывали зонтиком, давая прохладу. Поля вокруг были полупустые, незасеянные. Еще даже и не начались леса, но эта запущенность вселяла чувство тревоги.
Шамраченков, прирожденный краевед, негромко рассказывал о геройском роде Рибопьеров, последний из которых, граф Василий Иванович, как раз напротив Святых гор владел именьицем в двадцать тысяч десятин земли, разводил рысистых и верховых лошадей и редких достоинств вильстермаршский рогатый скот.
– Чего ж мы на каких-то клячах едем? – возмутился Бушкин. – В самую точку было бы на графских.
– Отъездились графские, – усмехнулся Шамраченков. – Одни лошади, видишь, в красные войска подались, другие – в белые, а больше всего по крестьянским дворам. А у крестьянина какой лошади приказ? «Тяни, чтоб ты сдохла!»… Вот и повыдохли графские, больно уж нежного были происхождения… Ну и именьице тоже, в общем, разнесли. А изюмские ребята из ЧК кое-что недограбленное перехватили да припрятали. Шкатулочку там, то, се… Махно в Изюме был, тюрьму сжег, банк сжег, ЧК и милицию пожег, кого мог – перебил, а что припрятано, то осталось.
Показалась зубчатая полоска леса, а над ней как бы плыли сияющие купола и кресты церквей.
– Вот и Святые горы, – сказал Шамраченков. – За этим леском обрыв страшенный к Донцу – там и кельи и церкви до самой воды. Красота неописуемая среди белых скал. Другого такого монастыря по России не сыщешь.
– Странный ты чекист, – заметил Бушкин. – Монастырями гордишься.
– Так я чекист, видишь ты, российский, – сворачивая самокрутку и стараясь не просыпать самосад, ответил Шамраченков. – Российским и горжусь. Чай, люди руками делали. Наши люди.