Миля дьявола
Шрифт:
– Они мягкие! – видя, как пальцы ученого сжимают ткань, удивленно воскликнул инспектор.
– Да.
– Но разве тело не должно коченеть?
– У так называемого трупного окоченения две стадии, мой друг, – поучительно ответил Валентайн. – Сразу после смерти так и происходит, однако спустя несколько суток случается обратный процесс – разрушение трупного окоченения. Оно попросту начинает исчезать и длиться это, как правило, до семи дней.
– Значит, осквернитель действовал этой ночью, так как раньше он просто бы не смог согнуть ноги в коленях и перекинуть их через борта гроба.
– Точнее сказать, он мог сделать это в течение двух или трех дней вплоть до сегодняшнего, – поправил доктор Аттвуд, продолжая внимательно осматривать труп, совершенно не церемонясь с тем фактом, что его руки в перчатках касаются обнаженных участков тела покойной.
– Но ведь Такер сказал, что дверь в склеп еще вчера вечером была заперта?
– Его слово против фактов, Гален, не имеют никакого значения!
– Постойте! О каких фактах вы сейчас толкуете?
– С телом, вероятно, сношались и делали это не единожды, – веско ответил профессор. – Как минимум два раза и разница по времени довольно большая! Видите? Вот здесь.
Аттвуд указал пальцем на внутреннюю часть бедра:
– Это свежий след мужского семени, оставленный, по видимому, этой ночью. А вот такой же след, – и Валентайн указал пальцем на противоположную сторону бедра, – но он едва заметный из-за сильного высыхания.
– Бог мой! – Гален скривился от отвращения. – Хотите сказать, что на протяжении нескольких ночей кто-то раз за разом осквернял труп?!
– Да, мой друг! Ваши подозрения оправдались.
– Однако вы сказали «вероятно»?
– Мне трудно сейчас доподлинно утверждать, что было множественное проникновение в детородный орган покойницы – я не вижу здесь повреждений и следов мужского семени. Но они есть на ногах, отчего можно предположить, что осквернитель мог просто рукоблудствовать. А возбудителем являлось обнаженное тело.
– Черт возьми! Какая мерзость! – Гилмор вновь невольно скривился. – Что же это такое, Валентайн?
– Классическое проявление некрофилии, мой друг. Труположество. Редкая форма психического расстройства личности, что характеризуется самостоятельной, осознанной сменой полового предпочтения. Говоря проще, это болезнь.
– Я бы сказал гнусность.
Аттвуд оставил замечание инспектора без ответа.
– Это деяния сильного, ловкого, зрелого и, по-видимому, психически больного мужчины, испытывающего мужскую слабость при общении с молодыми девушками.
– Почему вы так решили?
– Все просто, Гален. Сила необходима, чтобы согнуть и перекинуть ноги, а также отрезать голову обычным ножом. Видите эти порезы? Они ровные и короткие, такие следы оставит простой кухонный нож с длинным лезвием. Ловкость, потому что он действовал тихо несколько ночей и не привлек к себе внимания. Зрелый – из-за семени и, возможно, процесса полового сношения, но с мертвецом подобное сделать может лишь психически нездоровый человек. Признаюсь, я впервые с таким сталкиваюсь. Что же касается мужской слабости при общении с противоположным полом, то сие предположение я делаю на основе вполне логического вопроса: для чего насиловать мертвую, если у тебя складываются отношения с живыми? Как минимум, с проститутками в борделях. Однако, инспектор, я очень удивлен всем этим. Никогда прежде не встречал подобных случаев за всю свою практику!
– Как и я, – мрачно согласился Гилмор.
– Могу добавить, что осквернитель, по всей видимости, человек необузданный. Даже агрессивный.
– Рваная одежда?
– Совершенно верно! У него в руках нож, которым легко разрезать ее. Для чего рвать?
– Страсть?
– О! – удивленно воскликнул профессор. – А ведь вы правы! Неплохо! И последний важный вопрос – зачем он забрал голову леди Моллиган?
– Не знаю.
– Нам необходимо выяснить это, Гален, – произнес Валентайн. – Это очень важный вопрос. Если он тратит усилия на то, чтобы отрезать ее, а также рискует тем, что уносит голову прочь из склепа, следовательно, она представляет для осквернителя особую ценность. И я не могу с точностью утверждать о проникновении. Было бы полезно, чтобы тело исследовал акушер или женский врач.
– Это невозможно, – резко отрезал Гилмор. – Речь идет о племяннице графини Уэйнрайт. Одно то, что мы с вами здесь и… видим все это… уже безнравственно.
– Деликатное дело, – кивнул Аттвуд. – Понимаю. Вряд ли кому придется по душе огласка информации о том, что его ближайшего родственника, недавно усопшего, подвергли таким надругательствам.
– Это скандал, Валентайн. И несмываемое пятно на репутации графини и ее семьи.
– Только вы и я? – профессор хитровато прищурился.
– И никто более, – подтвердил инспектор. – Я пообещал леди Уэйнрайт.
– А как же мистер Такер?
– Он будет молчать, – жестко отчеканил Гален.
– Верю, – понимающе кивнул Аттвуд. – Ну что ж, тогда придется все делать самому.
– Благодарю, Валентайн, – Гилмор пожал руку доктору. – К тому же неплохо иметь столь знатную особу, как графиня, в должниках!
Профессор продолжал дюйм за дюймом исследовать тело усопшей. Затем он неожиданно склонился над покойницей и принялся втягивать носом воздух, принюхиваясь.
– Что вы делаете? – удивился инспектор.
– Слышите запах?
– Нет.
– Странно, – пробормотал Валентайн.
Он вдруг приподнял правую руку Эдит и почти вплотную приблизил к ней свое лицо.
– Вот оно! Идите сюда, Гален!
Заинтригованный, инспектор Гилмор встал на подиум подле доктора.
– Понюхайте ее, – Аттвуд кивнул на руку покойницы. – Ладонь и запястье.
– Дьявол! Чувствую себя шакалом подле мертвечины.
Он выполнил просьбу Валентайна, и его брови удивленно приподнялись кверху.
– Шоколад? Булочки?
– Так же подумал и я! – довольно воскликнул Аттвуд. – Это корица, мой друг! Самая обычная корица!
– Но откуда?
– Если вы о происхождении пряности, – то из Цейлона.
– Не острите, Валентайн.
– Ароматизированная настойка. По видимому, выжимка из высушенной коры. Видите? Следы жирности на запястье.
– Они свежие.
– Верно! Их нанес наш осквернитель.
– Для чего?
– Пока не знаю, – ответил Аттвуд. – Однако очевидно, что запах довольно сильный. Вызывает ассоциации с выпечкой или сладостями, которые традиционно приправляют корицей.