Миниатюрист
Шрифт:
– Если мы не натянем вожжи своего стыда, нас смоет в море. Ходите прямыми путями. Загляните в свое сердце, чтобы понять, в чем вы согрешили перед соседом или в чем он согрешил перед вами.
Пастор замолкает для пущего эффекта. А Нелла представляет себе, как каждый из присутствующих выдвигает ящичек из грудной клетки и, полюбовавшись на пульсирующее кровавое месиво, на греховное сердце, свое и чужое, с грохотом задвигает ящичек обратно – и продолжает жить как жил.
– Давайте же не допустим, чтобы Его гнев снова обрушился на нас, – говорит Пелликорн.
Среди прихожан раздаются согласные возгласы.
– А все алчность. Язва, которую надо вырезать безжалостно. Алчность – это дерево, а деньги – его глубокие корни.
– Без них у тебя не было бы такого красивого воротничка, – говорит Корнелия себе под нос. Нелла, с трудом сдержавшись, чтобы не рассмеяться, косится на Меерманса. А тот, в свою очередь, поглядывает на них, пока жена не сводит глаз с пастора. Марин сжимает в руке псалтырь. Отто разжал пальцы и уже не молится.
– Не будем себя обманывать, что мы обуздали морскую стихию, – продолжает пастор. – Да, Мамона не обделила нас своей щедростью, но однажды мы в ней утонем. И где вы будете в тот роковой день? По горло в сладостях и жирных мясных пирогах? Укутанные шелками и увешанные драгоценностями?
Корнелия тихо вздыхает:
– Если бы…
– Остерегайтесь, – предупреждает Пелликорн. – Вы купаетесь в роскоши. Деньги дают вам крылья. Но они же – ярмо, которое больно натрет вам шею.
Марин крепко зажмурилась. Кажется, она сейчас заплачет. Нелла не хотела бы увидеть ее слезы. Но вот глаза открылись, и на лице изобразился ужас. Не иначе как на нее подействовали слова пастора. Сжимая псалтырь побелевшими пальцами, она оборачивается на Меерманса, который по-прежнему на них глазеет. У Неллы пересохло в горле, но она боится кашлянуть. А меж тем Пелликорн вышел на пик кульминации – как и напряжение среди паствы.
– Прелюбодеи. Стяжатели. Содомиты. Воры. Остерегайтесь их сами и скажите соседу, если на горизонте появится туча. Да не войдет зло в ваш дом, ибо выдворить его будет непросто. Земля под нами разверзнется и гнев Божий прольется на наши головы!
– Да, – откликается все тот же мужчина в толпе. – Воистину!
– Как можно отвадить зло? – спрашивает Пелликорн и сам же отвечает: – Любовью. Любите своих детей, ибо они семена, из которых расцветет наш город. Любите своих жен, а жены, будьте послушными. Содержите в чистоте свои дома, и ваши души тоже будут чисты.
Вздохи облегчения, возгласы согласия. У Неллы закружилась голова от этой мешанины. Любовь, ярмо, прелюбодеи, крылья. Будьте послушными. Да не войдет зло в ваш дом. Лучи света ложатся на могильные плиты. Моя дорогая. Марин ослабила хватку, вид усталый, голова опущена. Снова заголосил младенец, и мать, так и не сумев его успокоить, уходит вместе с ним через боковой придел.
Сквозь распахнутую дверь Нелла вслед за Марин с завистью успевает разглядеть площадь и канал с играющими на воде золотистыми бликами. В этом новом для нее насыщенном мире, в этой холодной городской церкви час проповеди кажется ей годом. Когда входная дверь сама захлопывается, Нелла понимает, как сильно озябла. Она высматривает поверх голов русоволосую женщину, но та исчезла. Кажется, что на пустой скамье никого и не было. Может, ее образ был всего лишь игрой света и только? Но позже, еще до всех радостей и печалей, Нелла будет еще не раз возвращаться к этой минуте и припоминать свое ощущение холода, и золотистую копну волос, и удивительную далекую улыбку.
«Список Смита»
Нелла потирает место, за которое ее ущипнули, а по комнате с радостными выкриками носится Пибо. Вернувшись домой, она зашла на кухню и унесла клетку с попугаем.
– Марин оторвет тебе голову, – громко сказала она при этом, а тот в ответ посверкивал своими черными зрачками. Корнелия, варившая осетра, пока Отто затачивал ножи, похоже, пришла от ее реплики в восторг. Никто даже не попытался ее остановить, что, конечно, обнадеживало.
Возвращаясь из церкви, Нелла вспомнила про развешенные перья и подумала, что не такая уж это и шутка: почему бы Марин не добавить перышек Пибо в свою коллекцию? Законы этого дома писаны на воде. Или выплывешь, или пойдешь на дно.
Синяк на руке ноет до головокружения. Такое темно-фиолетовое пятно, похожее на выплеснутое вино. Неужели Йохан ничего не видит? В памяти всплывает лицо рябого, кричавшего им вслед. «Лучше бы Марин дала отпор ему – или той же Лийк, – вместо того чтобы впиваться в мою кожу». Что с ней происходит? Нелла вздыхает. Ночью она плохо спала. Опять в коридорах что-то происходило, но страх удержал ее в постели. Она ложится на спину, вдыхая сильный запах лилий. Вся комната пропитана этим ароматом. Поднявшись к себе после ужина, она увидела перевернутый флакон духов и растекшуюся лужу.
Хуже того, сюда перенесли миниатюрный дом, и все его девять комнат или, лучше сказать, пустых глазниц уставились на нее. Могли бы поставить в гостиной, так нет же, втащили с улицы через окно наверняка на глазах у толпы зевак, которые сроду не видели ничего подобного! Она даже не знает, из-за чего больше расстраиваться. Видимо, все-таки из-за этого огромного, гигантского шкапа, заполняющего собой столько пространства и словно чего-то от нее ждущего.
Интересно, что сказал бы Йохан, если бы узнал о любовной записочке? То-то у Марин побелели костяшки пальцев, сжимавших псалтырь, когда пастор возвестил об ангелах, способных заглянуть в замочную скважину человеческого сердца. Ей пришлось бы держать ответ перед братом. У Неллы заколотилось сердце, стоило только представить, что будет, если она сообщит Йохану о своей находке. Один миг как тысяча часов [5] . Марин демонстративно читает Библию, тем самым подчеркивая их никчемность… а потом поднимается к себе, чтобы снова и снова перечитывать любовную весточку из тайного мира! Впрочем, Неллу волнует не столько лицемерие Марин, сколько желание найти автора записки.
5
Эти слова отсылают к Новому Завету: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день как тысяча лет и тысяча лет как один день». (Второе послание Петра, 3:8.)
А собственно, что сделает Йохан? Он может узнать почерк и наказать сестру, поставить ее на место. А что, если это Марин накатала записку? Вот было бы забавно: женщина пишет любовные послания сама себе! «Я никогда так не сделаю, – думает Нелла. – Не стану писать себе любовные письма». Она ворочается в постели, а Пибо свободно летает по комнате. Ей придется объяснить, как она оказалась в спальне Марин. Всегда можно изобразить невинность, мол, заблудилась в незнакомом доме – и ведь это гораздо ближе к истине, чем она готова признать.
После обеда в гильдии мастеров серебряных дел Йохан почти не разговаривал ни с сестрой, ни с супругой. Иногда он вполголоса дает какие-то указания Отто, в основном же просто отсутствует – по его словам, в Ост-Индской компании или на бирже. А может, в своей любимой таверне на острове, где подают воздушное картофельное пюре? Какие глупости говорил он ей тогда за обедом в гильдии, как при этом улыбался! Интересно, что теперь, когда он уходит из дома, Марин, прикусив губу, молча провожает его взглядом. А он, хоть и отпускает шуточки, будто она тайно ходит в мехах, не делает ничего, чтобы обуздать ее прихоти. Просто обзывает сучкой и спокойно наблюдает за тем, как она выбегает из комнаты. Если жена расскажет ему про любовную записку, возможно, он просто посмеется.