Миниатюрист

Бёртон Джесси

– А что ты можешь, Нелия? Делай свое дело и тихо молись, опустив голову и заткнув уши, как они нас учат.

Нелия. Кто она, эта женщина, способная превратить боевую девку в слабое, беспомощное создание?

– Я и так стараюсь ничего не слышать.

– Могу себе представить.

– Ханна, если бы я могла…

– Читай молитвы, моя дорогая. И без мужчин как-нибудь справимся. Так ты говоришь, разворошили улей?

Нелла оборачивается и видит, как Ханна передает Корнелии какой-то пакет.

– Мне надо идти, – спохватывается служанка. – Марин нездоровится.

– А что с ней?

Корнелия хмурится.

– Да жалуется, что пропал аппетит… – Женщины обмениваются многозначительными взглядами. – А еще госпоже Нелле кое-что нужно на Калверстраат.

Ханна пожимает руку служанке.

– Пни ногой дверь, – говорит она, – а моя пятиминутка закончилась. Я должна помогать Арно.

Когда они выходят на улицу, Нелла спрашивает:

– Кто эта Ханна? И почему надо непременно пнуть дверь?

Но Корнелия ушла в себя и даже помрачнела, как будто разговор с Ханной выпустил злого зверя, который сидел в ней на привязи.

– А какой дом на Калверстраат? – напоследок спросила хозяйка.

– Знак солнца.

– Всего хорошего, мадам.

Калверстраат оказалась длинной деловой улицей, заполненной лавками, вдали от канала. Здесь торгуют не телятиной или говядиной, а конским навозом, так что в воздухе стоит характерный запах, и здесь же граверные мастерские, галантерея, аптеки, красильни. Нелла замечает, что Корнелия сделалась совсем мрачной.

– Что с тобой? – спрашивает она.

– Ничего.

Нужную табличку они находят довольно быстро. Выгравированное на камне маленькое солнце вставлено в кирпичную кладку и ярко золотится в тусклом октябрьском свете, как небесное тело, спустившееся на землю. Позолоченные каменные лучи постреливают во все стороны из сияющей орбиты. Табличка расположена высоко, а Нелле так хочется ее потрогать. Вокруг солнца выгравирован девиз: «Для человека все – игрушка».

– Он же всегда ребенок, – соглашается Корнелия. – Что-то я давно не слышала этой поговорки. – Она озирается, словно чего-то ищет. Нелла постучала в маленькую и какую-то незаметную дверь в предвкушении, что сейчас увидит миниатюриста собственной персоной.

Ни ответа ни привета. Корнелия начинает притоптывать от холода.

– Мадам, никого ж нет дома.

– Подожди. – Нелла снова стучит. На улицу выходят четыре окна. Кажется, в одном из них мелькнул силуэт, но она в этом не уверена.

– Эй, кто-нибудь! – Снова не дождавшись ответа, она просовывает под дверь свое письмо вместе с векселем.

И понимает, что осталась одна. Оглянувшись, она успевает заметить мелькнувший подол платья. И как тогда, в Старой церкви, ее охватывает озноб, ощущение разливающегося света. Мир стал ярче, прохладнее, покойнее.

– Корнелия? – Ее охватывает беспокойство, и вдруг она узнает в толпе ту самую русоволосую женщину, что сидела в церкви. Точно! Может, она шла за ними по пятам… – Корнелия? – Нелла доходит до улочки, по которой убежала служанка, и останавливается, не зная, то ли догонять ее, то ли последовать за женщиной с волосами, в которые, кажется, вплетены золотые нити. Поколебавшись, устремляется в темный переулок и вскоре обнаруживает Корнелию, дрожащую, с искаженным лицом, перед широкой дверью. И вдруг, ни с того ни с сего, служанка ударяет по ней кулаком.

– Что ты тут делаешь? – испуганно спрашивает Нелла.

– Я прихожу сюда, чтобы напомнить себе, какая я везучая, – отвечает Корнелия.

И убегает в сторону Калверстраат, а Нелла, почувствовав, как по телу пробежал холодок, хватается за дверь, чтобы совладать с собой. Над архитравом табличка, изображающая голубка, окруженного детьми в черном и красном – цвета Амстердама. А ниже грустные стихи с такой же грустной рифмой:

В этой жизни нам достались одни ошметки.Подайте сколько можете бедной сиротке.

Ночью, лежа в постели, Нелла думает об Отто с невольничьего судна, о Корнелии из сиротского приюта, о Лийк, этой осе в женском платье. Вспоминает обнаруженную любовную записку, и болезненный щипок, за этим последовавший, и грубоватую любезность, с какой Марин вручила ей «Список Смита». А еще в полутьме воображение рисует пучок золотистых волос и особенные глаза блондинки в церкви, которая, видит бог, промелькнула в толпе на Калверстраат. Уже засыпая, она видит, как Йохан за столом покручивает серебряное блюдо, обратив взор к потолку с ложной перспективой, к несуществующим небесам. Ее ночные кошмары обрывает короткий пронзительный визг, чем-то напоминающий собачий.

С колотящимся сердцем она стоит на пороге. В лунном свете мерцают на стенах зайцы и протухшие гранаты, наследие хозяйки дома. Перешептывания, шаги, хлопанье дверей. Дом словно ожил. Но вот снова воцаряется бархатистая тишина, Нелла возвращается в кровать и, не в силах уснуть, разглядывает «дом» в углу и ждет, ждет чего-то.

Посягательства

Прошла неделя. Корнелия в подсобке шинкует здоровые кочаны капусты.

– Проголодалась? – спрашивает она Неллу, стоящую под лестницей в компании с Дханой. В последние дни они почти не разговаривали. Признание служанки, что она из сиротского приюта, поразило обеих немотой. Возможно, Корнелия решила, что сболтнула лишнее, но сказанного не воротишь, а Неллу одолевают вопросы: в каком возрасте ее забрали в приют, что случилось с ее отцом и матерью, была ли там с ней Ханна, и можно ли считать это везеньем, если, вместо того чтобы выйти замуж, она с утра до вечера горбатится в чужом доме, убирает, шинкует, печет пироги?

– Как собака, – простодушно признается Нелла. Ох уж эта селедка, эти гиблые попытки самосовершенствования! На прошлой неделе Марин в своем рвении устроила им три аскетичных ужина – селедка с черствым хлебом. А еще Нелла слышала, как ее золовку несколько раз рвало в тазик и Корнелия что-то говорила шепотом и давала ей освежающий мятный чай, дабы наладить работу желудка.

Видимо, это у нее на нервной почве в связи с предстоящей сахарной сделкой, на которой она так настаивала. Сегодня к ним должны прийти Лийк ван Кампен и Ганс Меерманс, и Нелла с любопытством наблюдает за поведением золовки. А слуги сбились с ног, только и делают, что протирают, драят, моют, выбивают пыль из занавесок, взбивают подушки, можно подумать, что дом вконец запущен и требует радикальных перемен, нового облика, недостижимой гармонии. Столовые приборы уже сияют, фаянс и китайский фарфор поблескивают боками, жемчуга в инкрустациях переливаются, а сальные свечи убраны с глаз долой. Ужин обещает быть на славу: зимний ассортимент, щедро сдобренный восточными лакомствами, которые Йохан привез из дальних стран.