Миниатюрист
Шрифт:
– Надо что-то делать, – говорит Нелла. – Мы должны поговорить с Джеком.
Марин бросает в ее сторону неодобрительный взгляд, сжимая в руке очередной орешек. Корнелия сглатывает слюну.
– Он или ходит по борделям на Восточных островах, – откликается она, – или уже лежит где-то бездыханный.
Да, в борделях полиция нередко обнаруживает мертвые тела. Человеческое сердце разрывается в переломный миг, в минуту отчаяния, и какой-нибудь должник, вместо того чтобы выписать чек, выхватывает кинжал. Ну а власти, имеющие с борделей неплохой доход, предпочитают не слишком глубоко вникать в обстоятельства этих смертей.
– Ничего с ним не случилось, – отвечает ей Марин. – Рана поверхностная. И отойдите вы уже от окна, черт возьми.
Марин чертыхается! Она с вызовом встречает их изумленные взгляды.
– Окна так высоко, что патруль нас не увидит.
– Все равно.
Вчерашнее поведение золовки в очередной раз перевернуло Неллины представления о ней, и она не в состоянии подобрать точное определение своим чувствам.
– Если они узнают, что натворил Отто, его отправят в «Расфуйс». – Корнелия прислушивается к удаляющимся шагам и позвякиванию холодного оружия.
– Не узнают, – откликается Марин.
– А если он во всем сознается? Вы же его слышали? Он все расскажет. Джек не из тех, кто умеет врать.
Марин сопровождает ее слова безрадостным смехом, отправляя в рот еще один орешек.
– Что такое «Расфуйс»? – спрашивает Нелла.
– Мужская тюрьма, – объясняет Корнелия. – Арестанты трут серный колчедан, а порошок потом используется в красителях.
– Это еще не самое страшное наказание. – Марин вдруг встает, схватившись за живот.
– Что случилось? – пугается Нелла.
– Грецкие орехи, – она морщится от боли. – Переела.
Раздается стук в дверь, от неожиданности женщины вздрагивают, а Марин к тому же опрокидывает глиняную чашу, и все орехи разлетаются по мраморному полу. Скорлупа делает их похожими на жуков с посверкивающими кристалликами сахара на панцире.
Корнелия подходит к боковому окну.
– Вот новость! – восклицает она. – Что ему здесь надо?
Ганс Меерманс приближается к окну, чтобы все могли его разглядеть. Он кажется огромным, его продолговатая физиономия и широкополая шляпа с трудом вместились в проем.
Марин встает.
– Открой ему, – приказывает она.
Корнелия открывает дверь и делает книксен.
– Господин.
Сняв шляпу, Меерманс робко входит, за ним просачивается январский холодок. Корнелия захлопывает дверь, гость же старается держаться поближе к выходу.
– Я пришел к Йохану, – объявляет он.
– Его нет. – В голосе Марин звучат властные нотки. Снова усевшись и положив на колени пустую чашу, она принимается собирать рассыпавшиеся орехи.
– Марин, ты должна с ним поговорить.
– Вот как? – Вопрос обращен к грецким орехам.
– Мой сахар. Есть проблема.
– Ты хочешь сказать, сахар Лийк, – уточняет она. Меерманс смотрит на нее с видом человека, который слышит это не в первый раз. Марин, вздохнув, решает над ним сжалиться. – Тебе придется обсудить это с ним.
Она продолжает упорно избегать его настойчивого взгляда.
– Марин, ну ладно тебе.
Следует короткий смешок.
– Я не сторож брату моему [8] .
Корнелия переминается с ноги на ногу, ей хочется поскорее уйти на кухню.
8
Парафраз ответа Каина, убившего Авеля, на вопрос, где находится брат его: «Разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4:9.)
– Он не продал мой сахар, – говорит Меерманс. Марин поднимает глаза, не в силах скрыть своего изумления. – Товар гниет на складе. Почему Йохан не держит своего слова?
Марин потрясена. Она и понятия не имела о том, что партия сахара доставлена, а Йохан от нее это скрыл. Он обошел ее своим вниманием и сам не заметил, как обошел. Марин выглядит растерянной, не понимая, что происходит, лишенная силы воли. Удерживая чашу на коленях, она начинает потирать виски. Это, похоже, вошло у нее в привычку, она их массирует, словно стараясь освободиться от засевшей под ними нечисти, от отвердевшей мысли, блуждающей в черепной коробке. Краем глаза Нелла видит Отто, выглядывающего из гостиной через приоткрытую дверь. Встретившись с ним взглядом, она опускает глаза, чтобы не выдать его раньше времени.
– Йохан поступает как ему заблагорассудится, – наконец говорит Марин. – Уж кому об этом знать, как не тебе.
Меерманс переводит взгляд с нее на Неллу, потом на служанку и даже на Дхану, лежащую в тоске.
– Мы можем поговорить наедине?
– Нет, – отвечает Марин.
– Что ж. Я хочу, чтобы ты знала до того, как тебе об этом скажет Лийк. Пошли разговоры о твоем брате.
Марин поднимает на него глаза, сжимая в кулаке орех.
– О моем брате постоянно идут разговоры.
– Сейчас другое.
– И что же ты про него рассказываешь, Ганс? Может, не стоит этого делать?
Услышав свое имя, Меерманс прокашливается и принимается теребить поля шляпы. Он прокручивает ее в пальцах, прежде чем произнести:
– Это не я. Я бы не стал.
– Ну? – Марин начинает терять терпение. – Какое еще вранье?
– Его видели.
Марин сразу поняла, рука зависла над чашей. А Нелла чувствует, как у нее заколотилось сердце.
– Видели, – повторяет Марин.
– На Восточных островах. – Меерманс берет паузу. – Он мой старый друг. А Лийк хочет, чтобы, несмотря на это, я…
Марин встает со стула.
– Хорошего тебе дня. Насчет сахара я с ним поговорю. Спасибо, что нашел время зайти.
Поняв, что дальнейшие переговоры бесполезны, Меерманс уходит, и они слышат его удаляющиеся шаги. Женщины сидят молча. Бледная Марин в раздумье кусает губы. Скрипнула дверь гостиной, но Марин не обращает внимания. Нелла глядит на Корнелию. Если та и знает, что Отто их подслушивал, она и не думает ни о чем говорить хозяйке.