Миниатюрист
Шрифт:
– Вот уж нет, – возражает Нелла. – Это вы выставили свою, как будто указывая мне на дверь. Это даже не было рукопожатием. Вы стиснули меня, как цыпленка, которому вот-вот свернут шею. И сказали, что кожа у меня нежная, зато косточки для семнадцатилетней очень даже крепкие.
– Не говори глупости. – Марин закрывает глаза, пытаясь разгадать собственную загадку. Она не знает, как относиться к человеку, которого до сих пор из себя изображала.
– А мне было уже восемнадцать. Вы хотели меня припугнуть.
Марин вздыхает.
– Возможно. – Она слегка пожимает Неллину руку, и слабый пульс переходит из ладони в ладонь. Вот у кого кожа стала нежной. Сочная Марин приникает к ней, и их тела переплетаются в молчаливом перемирии. Не исключено, что временном. Им предстоит нелегкая дорога. Что помогало Марин держаться? Вера в божественное вмешательство, в то, что Лийк неожиданно умрет и Меерманс сделает ей предложение? Как она объяснит появление ребенка? Может, она жила с безумной мыслью, что никто ничего не заметит до конца, а новорожденного она подкинет на ступеньки сиротского приюта?
Марин неуклюже встает и осторожно ступает между валяющимися черепами. А Нелла вспоминает, какой она была стройной. Сейчас, без верхней одежды, хорошо видна округлость живота и набухающие груди. Теперь, когда беременность перестала быть секретом, кажется, она вполне устраивает Марин, которая разглядывает лампу-птицу с женским телом, готовую взлететь. Сама она подобна большому кораблю, бросившему якорь, и ей уже отсюда никуда не двинуться.
Без якоря
Большинство черепов не разбились, и они расставляют их по полкам. А вот один разлетелся вдребезги, и теперь остается только гадать, какому экзотическому животному он принадлежал. Карта Батавии снова занимает свое место на стене, остров Ява оказался разорван на две части. Постепенно комната, как и ее хозяйка, приходит в божеский вид. А зеленое варево выплескивается из окна, дабы ничто не напоминало о мрачной полосе.
Коллекция диковинных черепов, ракушек и географических карт прежде наводила Неллу на мысль, что золовка грезит заморскими странами. Но зачем ей Ост-Индия и даже Восточные острова с их бессчетными борделями, где Йохан развлекается в свое удовольствие, когда тропические радости самой Марин находятся на Присенграхт, в пяти минутах ходьбы, где ее, вероятно, ждут объятья старого поклонника Ганса Меерманса. Наверняка они как-то это планировали, занимались тайными приготовлениями. Интересно, сколько свиданий у них было за эти десять лет?
И сколько ею было пролито слез… Хотелось ли ей открыть свою тайну Нелле или просто помог случай? Марин раздвоилась, у нее теперь два сердца, две головы, четыре руки и четыре ноги – этакий монстр, о котором можно написать в судовом журнале или отметить его на карте.
Если Йохан плавал по морям, чтобы оставить свой след в мире, то Марин в доме на Херенграахт сама создала свой мир. Но, несмотря на его огромность, она стала для Неллы еще большей загадкой. Разве с ее стороны не глупость довериться такой беспардонной нахалке и сплетнице, как Лийк ван Кампен? Не иначе как ею двигала все та же любовь, ни на минуту не умиравшая. Марин в ночной сорочке, обтягивающей живот, похожий на глобус, в физическом смысле понятна любому. А вот душа ее по-прежнему не поддается истолкованию.
Ясно одно: внутри Марин ждет своего часа некое существо. Одновременно зависимое и самостоятельное, у которого впереди собственный долгий жизненный цикл, далекое от сиюминутных тревог матери. С кукольными ручками-ножками, замутненными синими глазками и розовой кожей, ждущее, что его произведет на свет богиня-мать. Но когда это произойдет, все ли окажутся к этому готовы? Ворочаясь в постели, Нелла бросает взгляд на свой кукольный дом. Со временем, в зависимости от того, кто и как примет роды, этот ребенок узнает разные секреты. А пока Нелле тревожно. Не выгонит ли Йохан из дома свою сестру, узнав о ее положении? Он ведь, мягко говоря, ее недолюбливает. Как бы Марин не пришлось разродиться прямо на улице. Нет, решает Нелла, на это он не пойдет, как бы плохо они ни относились друг к другу.
Ее мать говаривала, что для женщины пережить роды – все равно что заново родиться, а для младенца выжить – большая удача. У Неллы от страха перехватывает горло. Она вдруг вспоминает, как золовка стояла в этой самой спальне, держась за оконную раму, и рассказывала ей, как они с госпожой Оортман сладили дело – договорились о взаимовыгодном браке. Мать хотела оградить дочь от опасных родов, предпочтя фамильное богатство пеленкам и погремушкам.
Она помнит вопрос, который ей тогда, стоя у окна, задала Марин. Она повторила его дважды. «А сколько женщин умирает родами? Над этим ты не задумывалась?» Тогда Нелла восприняла это как вызов: дескать, будь благодарна, что избежала опасности, получив статус богатой жены. А ведь Марин уже тогда знала, что носит под сердцем ребенка, но по сей день, пропитывая исподнее поросячьей кровью, делает вид, что ничего не изменилось. Нет, то был не вызов, а искренний вопрос. Когда-то Йохан и Меерманс казались ей Икарами, а сейчас сама Марин взлетела слишком близко к Солнцу.
От беспокойства Нелла вылезает из-под одеяла и, подойдя к кукольному дому, проводит пальцем по детской колыбельке. Потом кладет на ладонь крошку Марин. На нее неотрывно смотрят серые глаза, губы плотно сжаты. Прежняя серьезная Марин, и почему-то это действует на Неллу успокаивающе. Ее палец скользит по шву черной шерстяной юбки, такой мягкой, такой замечательно плотной, что она, не удержавшись, касается ее губами.
Ее губы нащупали что-то неожиданное. Она задирает верхние юбки, затем нижнюю, пока не обнажается тело из набивного полотна. Неллу охватывает уже ставшее привычным восхищение… и оторопь. Ее в очередной раз огорошили! У куколки семимесячный животик, совершенно явственное утолщение, такой выпуклый орешек, в котором кое-что зреет!
Тело беременной куколки внезапно обретает характерную тяжесть и усталость от долгого ожидания, точь-в-точь как у настоящей Марин. Неллу же, наоборот, это предсказание судьбы приводит во взвинченное состояние. Во рту появился привкус железа, волоски на шее встали, откуда-то пришло ощущение собственной неповоротливости. Что все это значит? Как относиться к этой магии? Она проводит кончиком пальца по округлому животику – и в это время до нее доносится стон Марин, ворочающейся во сне.
Она кладет куколку на место. Почва уходит у нее из-под ног, она куда-то проваливается, идет на дно. И при этом внутри разрастается липкий страх.
– Господи, – говорит она вслух. – Я ведь жила смирно, я была послушной.
И ныряет обратно в постель.
«Он не может не знать, что я несвободна, но тогда откуда это чувство свободного падения?»
Разговор
На рассвете она встает и укутывается в меха и харлемскую шаль, чтобы тихонько улизнуть из дома. В холле никого – ни Резеки, которая подошла бы ее обнюхать, ни Йохана, который, возможно, изучает карты в своем кабинете, ни Отто, начищающего сапоги ваксой. Марин и служанка крепко спят, проверено. Дом запущен. Корнелия забросила уборку с применением уксуса и лимонного сока, не протирает мебель, не стирает грязное белье, не выбивает ковры. Часами сидит неподвижно, поджидая Отто.