Миниатюрист

Бёртон Джесси

– Не думайте об этом, – утешает ее Корнелия. – Я знаю, о чем вы подумали.

– Вовсе нет, – отвечает Нелла.

– Как я могла ничего не заметить? – Корнелия вскакивает и тычет пальцем в сторону цыпленка, которого ей предстоит ощипать.

– Ты сама говорила, что сердце Марин – загадка даже для нее самой, – успокаивает ее Нелла.

– Говорила. И что нам теперь делать? Что, если Меерманс увидит этого ребенка?

– Может, она отдаст его в частный приют.

Корнелия ударяет цыпленком об стол.

– Нет!

После такой реакции Нелле остается лишь помалкивать. Но про себя она обдумывает такую возможность –

как, возможно, и Марин. В городе ведь есть не только бедные приюты, но и богатые, где детишки обласканы. Их не воспитывали родители, а значит, и не испортили. В глазах амстердамских бюргеров, не жалеющих на хорошее дело свои гульдены, это идеальные будущие граждане. А вот из государственных приютов сироток вроде Корнелии или Ханны выкидывают, чтобы они вкалывали с малых лет.

Лучшие приюты существуют для детей богатых родителей – как рано умерших, так и живых. Такие незаконнорожденные, несыновья, недочери, но с приличным обеспечением. Из страха, что люди узнают про их интрижки на стороне, настоящие родители отделываются тайными взносами, так сказать, платят своим детям за молчание. А когда им исполняется лет пятнадцать-шестнадцать, о чудо, на них проливается золотой дождь: деньги на обучение или приданое в виде прекрасного гардероба и кухонной утвари, – а что еще нужно девушке на выданье, как не горшочки и кастрюльки из ценных металлов? И никаких лишних вопросов.

Нелла изучающе смотрит на Корнелию. Не иначе как та уже рисует в своем воображении, как будет обхаживать это невинное создание, растить в хорошем доме, тем самым исправляя зло, некогда причиненное ей самой. Уж конечно, она бы не хотела, чтобы кроха повторила ее судьбу в сиротском приюте. Вот только решать предстоит не ей.

– Давай сходим в порт, – Нелла решает поменять тему, чтобы как-то развеселить Корнелию. – Поспрашиваем. Может, кто видел Отто.

– Нам нельзя привлекать к себе внимание. Надо смириться с тем, что он уехал.

– Но ты же не смирилась, – возражает ей Нелла. Служанка отворачивается, и Нелла встает из-за стола. – Отнесу Марин воды.

Корнелия принимается за цыпленка.

– Проголодались?

– Нет, – отвечает она и уходит с кувшином наверх.

Доставка

В полдень, пока Йохан еще валяется в постели, Нелла сидит с Марин в ее комнате. Та давно перестала притворяться, что равнодушна к хорошей еде. Правда, на завтрак она по-прежнему ест овсянку с отвратительным мучным душком, на вид напоминающую пережеванных насекомых. Но на обед, в отсутствие новостей об Отто и Джеке, она наворачивает яйца с беконом и засахаренные фрукты, даже потягивает вишневый эль.

Около четырех начинает темнеть, как-никак на дворе конец января. В спальне Марин крылышки женщины-лампы, и экзотические черепа, напоминающие пожелтевшую глиняную посуду, и книжные переплеты вдруг заиграли благодаря зажженным свечам из пчелиного воска.

Нелла, сидя на стуле, уплетает трубочки, вдыхая запахи постоянства, наслаждаясь нежной начинкой под неприглядной корочкой.

– Он сильный, – говорит она золовке. – Он выживет.

Марин согласно кивает. При ней лучше не произносить «Отто», а говорить «он», «ему».

– Что ты знаешь о родах, Петронелла? – в ее голосе звучит сомнение и даже некоторая снисходительность, а зря. В этом деле Нелла могла бы дать ей фору.

– Да уж кое-что знаю. Я воспитывала брата и сестренку. Когда придет время, я вам помогу. Но нам понадобится повивальная бабка.

Марин отмалчивается. Нелла умолчала про двух мертворожденных, про большую кровопотерю роженицы при появлении на свет Карела и про то, что после рождения Арабеллы мать полгода провалялась в жестокой лихорадке, едва не унесшей ее на тот свет.

Марин сидит на кровати, обложившись подушками, с чашкой теплого эля. Запахи ядовитой чемерицы и блошиной мяты сменились ароматами ванили и духов, по иронии судьбы, купленными Корнелией в той же аптеке, где Марин получила рецепт смертельного отвара.

– Я купила его давным-давно, – призналась она в конце концов.

– Когда поняли, что залетели?

– Да. Но я бы не стала его пить.

Компанию им составляет Дхана, свернувшаяся в ногах у Неллы. Оконная рама дребезжит от ветра. Теперь, когда она знает секрет золовки, Нелла всюду видит его отражения: в надувшейся занавеске, в округлостях подушки, в лице Марин, раздавшемся, опухшем, замершем в ожидании. Интересно, как та отреагировала бы на свою куколку с выпуклым животиком? Наверняка испугалась бы, что кто-то предсказал ее беременность и гибель Резеки… и кто знает, что еще. Вот только ответов на свои вопросы она бы все равно не получила. Так уж у миниатюристки заведено.

Что делать – каждый решает сам. Все эти женщины, пришедшие к табличке со знаком солнца, ушли ни с чем. Нелла не знает, что думать о просительницах, про которых ей говорил рябой. Сколько их, быть может, тысячи обладательниц кукольных домов, обставленных миниатюрными вещицами, карманными изображениями суровой реальности? Йохан рассказывал ей об этой моде богатых горожанок, любительниц упаковывать свою жизнь в такой милый шкафчик, украшать его разными изысками, радовать глаз предметами быта, которые они не могли позволить себе в реальной жизни. Но прийти всем скопом, как на поклон, к заветной двери! Со своим личным. От этих мыслей Нелле становится как-то не по себе.

Интересно, все ли они вместе с поделками получали такие же, как она, неожиданные, настораживающие, загадочные, бередящие душу послания? Она-то считала себя особенной, но что, если они тоже ощущали странный холодок, и такой же страх, и захватывающий дух восторг от увиденных чудес? Разве стучали бы они в заветную дверь, если бы не острая потребность что-то узнать, приобрести нечто важное, а не просто владеть вещами? Иногда Нелла быстро оборачивается к своему кукольному дому, рассчитывая поймать фигурки в движении. Например, крошку Меерманса в широкополой шляпе, пробирающегося в другую комнату. Но нет. И всякий раз чувствует себя обманутой простушкой.

– Скорей бы весна, – произносит она вслух. Весной всему этому придет конец, ну хотя бы холодам.

Марин разглядывает свой живот. А что весна значит для нее, для семьи, для этого дома? Когда мать Неллы была беременна Карелом, она сравнивала себя с полной Луной, поднимающейся над их деревней. А когда у нее в животе лежала Арабелла, она выражалось более прозаично: «Я такая огромная сдоба!» Они смеялись над ее словами и шутили, что она всходит как на дрожжах. Вот и Марин раздобрела на той же закваске и теперь должна показать, на что способна, – испытать плоть, сломать корку.