Миниатюрист
Шрифт:
– Он уже на корабле, а корабль в море, – говорит она. – Может, плывет в Италию или в Константинополь.
Марин делает резкий вдох.
– Скорее всего, – кивает Корнелия.
– Он ищет свое место в мире, – продолжает Нелла.
Марин глядит на нее с прищуром.
– Его место здесь.
Проснувшись, Йохан быстро одевается и снова уходит на поиски Джека. Отсутствие Отто прошло незамеченным, и Корнелия пляшет вокруг него за двоих: натягивает сапоги, рассовывает по карманам разные мелочи, включая яблоко. Ей хочется одеть его, накормить, укрыть от собственных страхов.
Она спускается в кухню, Нелла за ней. Корнелия в расстроенных чувствах. Ее тело, утратившее гибкость, прямое отражение опечаленной души, сразу плюхается на стул. На Херенграхт нет никаких слухов об обнаруженном трупе или об африканце, которого посадили в «Расфуйс». Отто с таким же успехом может прятаться в бочке где-то в порту, если, конечно, не плывет сейчас на корабле под утренним солнцем.
– Одно хорошо, – говорит Корнелия уныло, – Ост-Индская компания принимает на работу всех желающих.
Если на охраняемых улицах города Отто явно обращал бы на себя внимание, то в пестрой толпе порта он не так заметен. Нелла вспоминает, как он говорил, что не любит выходить в море: у пассажиров отсутствует всякое воображение, и на него все пялятся. Господи, пошли пассажирам хоть немного воображения, чтобы он мог благополучно добраться до Венеции, Лондона, Милана, Константинополя – туда, куда он захочет. Она бросает взгляд на служанку. Та уснула у огня, и ей, вероятно, снится совсем другой маршрут: по этим коридорам, мимо оживших стен и притаившихся комнат.
До ее слуха долетает какое-то звяканье. Корнелия даже не пошевелилась, с благодарностью погрузившись в бессознательное состояние и отключившись от событий последних дней. Странные звуки доносятся откуда-то из недр. Нелла встает и заглядывает в отделенную часть кухни, где готовят, но там ее встречает только огромный буфет с посудой из майолики, дельфтского фаянса и китайского фарфора. Тарелки поблескивают, как зрачки, подсвеченные единственной горящей свечой. Нелла втягивает носом воздух. Пахнет железом и сырой землей. В голову тут же приходят мысли о Резеки. Может, кто-то в приступе тоски и скорби откопал ее труп? Звуки долетают из среднего погреба, где стоят бочки с элем и соленьями. Между тем к лязгу добавились судорожные всхлипы.
Она медленно спускается по лесенке. Запах делается все явственнее, она ощущает его языком и нёбом. Это запах крови. Немного помедлив – а вдруг за дверью притаился истекающий кровью Джек или Резеки скребется, пытаясь вылезти из могилы? – Нелла, поборов страх, толкает дверь.
Вот это неожиданность! Марин, засучив рукава, выливает из ведра остатки крови. Тут же валяются перепачканные тряпки.
– Что вы тут делаете? – У Неллы округляются глаза. Эта картина внушает ужас.
– Убирайся, – раздается в ответ. – Ты меня слышала? Убирайся отсюда.
Нелла пятится. В голосе Марин слышится откровенная ярость, лицо искажено, рот разинут, на щеке пятно крови. Нелла захлопывает дверь и убегает к себе наверх.
Что пошло не так
На следующий день, узнав об исчезновении Отто, Йохан учинил служанке допрос. Корнелия рассказывает ему о рыбном ноже и о кровавой ране на плече Джека, в точности такой же, как у Резеки на загривке, и о том, как Джек отвесил поклон с издевательской ухмылкой. В ее пересказе он выглядел проказливым, всесильным и зловещим, в какой-то момент Йохан садится на стул и обхватывает голову руками, хотя следы от сестринских ногтей, напоминание о почти звериной ярости, скрыть невозможно.
– Нас же никто не тронет, да, господин? – спрашивает Корнелия, но ответа не получает.
Йохан ложится в постель. Утрата любимой собаки, а также потеря Отто и Джека одновременно давят на него тяжелым грузом, к которому добавляются невидимые для других, но оттого не менее грозные призраки.
Поразительно, как быстро он сбрасывает, точно старую кожу, былую уверенность и трусливо прячется под одеялом на целую неделю. А в результате исчезновение Отто становится еще более нереальным.
– Если бы он разыскивал Отто, мне было бы легче поверить в то, что он пропал, – ворчит Корнелия. – Но ему все равно. – Она плюет в огонь, что ей совсем не свойственно. Это страх: ее могучий хозяин на глазах превратился в жалкое ничтожество.
– В доме ему безопаснее, – откликается Нелла. – Ты забыла, что говорил Меерманс?
– Он ничего не ест, только выпил немного куриного бульона.
Он совершенно перестал следить за собой. Корнелия напоминает ему, чтобы он вымыл грязные волосы, от которых уже плохо пахнет. Пальто висит на нем, как монашеская сутана, глаза воспалены, взгляд одновременно усталый и диковатый.
Он целыми днями молится в кабинете. Унес к себе Библию, и всем слышно, как он переворачивает страницы и бормочет себе под нос. Надо как можно скорее сходить на Калверстраат, говорит себе Нелла. Она уверена, что найдет ответы там, поскольку здесь их нет. Но есть более неотложные дела, тот же сахар, про который она напоминает золовке, – сладкая переливчатая крупа, превращающаяся в бесполезную серую массу на портовом складе. Она чувствует, что от Лийк исходит угроза, и если сахар не будет продан, то их ждет катастрофа.
Но Марин, похоже, мечтает поквитаться с бывшей подругой. Она отмахивается от возможных угроз:
– Лийк надо преподать урок, чтобы впредь не предлагала нам кабальные условия.
Нелла не верит своим ушам. Неужели Марин совсем не думает о последствиях?
– Вы шутите, – говорит она.
– Лийк ван Кампен не хватит ума, чтобы навредить нам. Она жеманничает, ломает комедию, демонстрирует своего мужа, как африканскую обезьяну, но за ней нет силы, и все это знают. Выйдя за него, она потеряла все свое влияние. Дочь над ней смеется, муж игнорирует, а повар, подозреваю, плюет ей в суп.