Миниатюрист
Шрифт:
– О боже, боже, – бормочет Марин. – Господи помилуй.
– Что ты натворил? – спрашивает Корнелия. – Отто, Отто, что ты натворил?
Тот в ужасе отступает, и только сейчас Нелла видит рукоять рыбного ножа, торчащего из плеча Джека, тот ощупывает ее кончиками пальцев, точно большого мотылька, осторожно, боязливо. Глаза снова открылись, нижняя челюсть отвисла, а вокруг раны, ища выход, набухает кровь.
– Что… – пролепетал Джек.
Если это был вопрос, то продолжения он не получил и ответа не последовало. Нелла шагнула к нему, и он, пошатываясь, как новорожденный жеребенок на подломившихся ногах, протянул руки ей навстречу. Он
– Рыбный нож, – несообразность произнесенных им слов погружает Неллу в новую реальность.
Джек прижимает сюртук к ране. Левой рукой он заворачивает промокшую собачью голову с обвислыми ушами, чтобы потрогать рану у основания черепа, но Корнелия его отпихивает. Тогда, нашарив правой пару купюр, он затыкает ими собственную рану на плече. Хотя дышать ему уже полегче, из горла вырываются прерывистые звуки. При общем странном молчании он не без труда встает на ноги и открывает входную дверь. Хотя он похож на пьяного в кабаке, передвигать ноги он в состоянии и через несколько мгновений оказывается на освещенном солнцем крыльце.
Здесь он оборачивается и, к ужасу Неллы, медленно отвешивает им всем поклон. Лицо с прилипшими прядями озаряет улыбка. В ней сквозит торжество победителя, оставшегося в живых и теперь готового поведать миру свою историю. И вот он уже не спеша уходит прочь.
– Всеблагой Христос, – причитает Корнелия, баюкая Резеки у себя на коленях. – Спаси и сохрани.
3
Январь, 1687
Уста его – сладость, и весь он – любезность.
Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг
мой, дщери Иерусалимские!
Пятна
– Все равно он найдет ее в мешке, – говорит Корнелия.
Она наблюдает, как молодая хозяйка заталкивает окоченевший труп собаки в мешок. Вспоротая картина приставлена к стене, Марин уже распорядилась, чтобы до возвращения Йохана холст вынули из рамы. Зачем прятать концы в воду, недоумевает Нелла. Как будто он обратит внимание на такую мелочь, когда узнает, кого еще Джек пропорол своим кинжалом. Мраморная плитка в прихожей до сих пор вся в кровавых пятнах.
– Корнелия, сходи-ка за мокрой шваброй, – говорит Нелла.
Служанка согласно кивает.
– Да. А еще лимонный сок и уксус, – бормочет она, не двигаясь с места.
На кухне о чем-то тихо переговариваются Марин и Отто. Собственно, говорит только Марин, с большими паузами, подыскивая слова в попытке осмыслить увиденное. Отто же отвечает междометиями. Лучше бы Джек скончался на месте. Нелла вздрагивает от этой мысли. Вдруг Бог ее услышал?
– Ты сходишь за шваброй? – напоминает она служанке.
– Во дворе ОИК, восемь лет назад, – вспоминает Корнелия. – Все щенки умерли, только она одна выжила…
– Корнелия, – обрывает ее Нелла. – Надо все замыть. – Она заталкивает в мешок торчащие лапы Резеки. – Боже, какие же они длинные и непослушные.
В кухне Марин и Отто. Она расхаживает туда-сюда, а он стоит с поникшей головой. С какой досадой посмотрела она на пустой мешок, в котором они собрались похоронить собаку в саду! Марин в окружении горшков и кастрюль, ароматных сушеных трав и ножей для разделки мяса – неуместность этого образа лишь подчеркивает спешку и импровизированный характер их действий. Какая же Резеки тяжелая! Отто тупо разглядывает дубовую поверхность рабочих столов, лишь бы не смотреть на мешок со страшным грузом. Руки у него дрожат, мысли скачут. «Или просто застряли в голове?» – думает Нелла. Ей хочется его успокоить, но он недосягаем. Как ни обидно, ее для него сейчас не существует.
Дхана, носившаяся по всем комнатам в поисках подружки, в конце концов обреченно улеглась перед горящим камином, поскуливая в сторону подозрительного мешка.
– Мы ее похороним? – спрашивает Нелла, теряя терпение.
– Надо бы, – кивает Корнелия.
Но Марин в сомнениях.
– Не будем спешить.
– Она же начнет разлагаться.
– Снесите ее в подвал.
Без лишних вопросов молодые женщины спускают мешок с Резеки в подвал, где ей предстоит коротать время с влажной глиной, грибами, картошкой и кромешной тьмой. В доме царит настроение мрачного праздника – все-таки Богоявление. Такое ощущение, что собирались отмечать Двенадцатую ночь, но веселый спектакль не оправдал ожиданий. Предстоят похороны мертвого пса, Джек ранен ножом в плечо, а «королевский пирог» со спрятанной в нем счастливой монеткой стоит нетронутый на кухонном столе. У Неллы такое чувство, что они еще никогда не были так близки, как в эти минуты.
– Скоро приедет Йохан. – Ее слова повисают в воздухе.
– Я принял решение, – подает наконец голос Отто. – Я не могу здесь оставаться.
– Как? – вскидывается Корнелия. – Тебе ведь некуда идти.
Марин, присевшая у камина, уставилась на огонь.
– Корнелия, принеси мне что-нибудь поесть, – просит она и поднимает глаза на Отто.
Служанка, обрадовавшись возможности чем-то занять руки, берется за дело, избегая встречаться взглядом с молодой хозяйкой. Нелла наблюдает за ее действиями. Корнелия не кладет на тарелку ни картошки, ни грибов. На дверь, ведущую в погреб, она старается не смотреть.
Марин делает несколько глубоких вдохов, обдумывая решение.
– Йохан должен узнать о том, что здесь натворил Джек.
– Я вас подставил, – говорит Отто. – Не удержался. Теперь Джек всем расскажет, что я натворил и чем наш господин…
Он себя обрывает. Корнелия, стоящая у плиты, аж крякает. Какое-то время все молчат, прислушиваясь к знакомым звукам: грохоту чугунной сковородки и шипению бекона и лука на растопленном масле. Нелла вдруг понимает, как она проголодалась, и эта беспечная кухонная суета звучит для нее лучше любой музыки. Корнелия ставит перед ними тарелки с жареным беконом. Нелла и Марин набрасываются на еду, а вот Отто к ней даже не притрагивается.
– Он меня воспитал, – в голосе Отто слышатся жалобные нотки. – Он меня воспитал, а я ему вот чем отплатил.
– Это не тот случай, когда возвращают долг. – Марин вытирает рот, не глядя в его сторону. – Он купил тебя для собственной забавы.
Корнелия тихо ахнула. Посмотрев на нее, Отто отвечает:
– Он меня спас. – И помолчав: – Нет, не хочу даже обсуждать.
– И не надо, – соглашается Марин. – Парень жив, ты никого не убил. Йохан будет больше взволнован смертью Резеки.