Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания
Шрифт:
— Сопроводишь меня, ладно? Миня, я тебя полюбил, не бросай!.
— И меня!.. — заговорили сумасшедшие. — Ты, ты нас повезешь домой! Только тебе доверяем!
Главврач быстро навел порядок.
— Мы вас разделим на две группы — по месту жительства. На запад повезет Вадим Алтынцев, а на восток — Михаил Тихонов. Кто возражает?
Никто не возражал. Миня доверчиво улыбнулся главврачу.
— Спасибо, что доверяете. Вы мне очень понравились.
— Вы мне тоже!.. — замурлыкал и откинулся на спинку стула счастливый от прощального общения главврач. — Жаль, поздно ко мне попали… Не
— Может, он еще вернется, — послышался негромкий женский голос. Лавриков вздрогнул и обернулся. И густо покраснел — в дверях стояла Марина. — Он хороший.
Олег Анатольевич поплескал ей ресницами, как маленькой, и рассмеялся:
— Ах, Мариночка, ваша рекомендация превыше указов президента. Если вернется, конечно, возьму. Но куда, куда вернется?.. Ах, не будем опережать события.
— Но у меня маленькая просьба, — жалобно сказал синеглазый Миня. — Можно? Мне надо в совхоз заехать — «Памяти двадцатого партсъезда». Это как раз на восток.
— Зачем? — удивился главврач. — Оттуда у нас никого нет.
— Надо.
14
В дверь позвонили.
— Не заперто, — отозвалась Татьяна Сергеевна. Кажется, пришли эти самозваные спасители.
— Доброго здоровьица… — послышался из–за порога сладкий голосок Марфы, Ленкиной бабки, и за ней — топ–топ, ширк–шир — появился огромный, бородатый, в толстовке, с палкой, с крестом на груди, нечесаный, страшный Юлиан.
— За что я люблю простых людей, — заговорил, не здороваясь, рокочущим голосом старец, — у них одна дверь. Стало быть, и душа открыта. Но бояться вам нечего… Вас защитит Господь Бог и его сын на земле — Юлиан! — И старик перекрестил воздух вокруг себя.
— Истинно так, святой старец! — поддакнула старуха.
— В небе над церковью нашей на Рождество знамение было… явился луч оранжевый… и по всем иконам святых прошел… и ударился в стену каменную, и золотые буковки загорелись: Юлиан. Об чем надпись имеется в святцах церковных, и архиерей Георгий собственноручно ея закрепил. Истинно говорю, ведет меня по земле Провидение… сею добро… и страждущим помогаю… Да святится имя Господа нашего!.. Все от него, все от него!.. (И неожиданно, таким жутком воем.) Ты ли, несчастная, та русская женщина, у коей пропал муж?
И указал перстом на хозяйку квартиры. Та от неожиданности попятилась.
— Она, она, старец! Она, Юлиан! — отозвалась старуха Марфа.
— Здравствуйте, — все же сочла нужным поздороваться Татьяна Сергеевна.
— Почему я люблю русских людей?.. — продолжал старик. — За их смирение и свет в очах… за многотерпение, за щедрость… Согласна ли ты, раба Божия, перейти в общину нашу, на путь любви?.. Истинно говорю, у нас люди всех вер и исповеданий…Ибо, как сказано в послании Павла к коринфянам: «Он дал нам способность быть служителями Нового завета, не буквы, но духа! Потому что буква убивает, а дух животворит!»
Наступила тишина. Татьяна Сергеевна пожала плечами. Что ответить?.. Старуха что–то шипит — не разобрать — наверное, советует немедленно согласиться.
— Или ты неверующая, дочь моя? — грозно удивился
И старуха заговорила:
— Татьяна Сергеевна, радость наша… вы должны али взнос какой дать… рублями, золотом, как вам душа подскажет… али в услужение на ночь прийти… при церкви домик есть, где святой Юлиан и живет… штыба свечи возжечь, ноги обмыть Сыну Божьему…
— Золота?.. — Мать еле справилась с голосом. — Да никакого золота у нас нет… и денег… А в услужение… как же это?.. Я в трауре…
— А он простит тебе траур! Он даже может, ежели мертв твой муж, на эту ночь воскресить его… И показать издали, смиренной тебе и ласковой, где он и что с им….
— А если жив?.. — пролепетала Татьяна Сергеевна. Ее пугали эти речи.
— А если и жив, неужто грех побыть возле святого?..
Юлиан тяжелыми шагами подошел ближе. От него несло кислым жаром, как от кадушки с тестом.
— Сейчас вот я в окно смотрел. За что люблю русские наши селения… здесь звезды рядом… Россией, именно Россией искупит земля–планета грехи свои! — И возвысил свой страшный голос. — Но и покар–рает Господь тех, кто не верил нам, его смиренным слугам… кто пребывал во смраде самолюбования… невежества и тьмы….
Татьяна Сергеевна приложила мизинцы к вискам — от громких слов старика заболела голова.
— Извините… Все так неожиданно… Я… я не готова сегодня… Мне…
— Надо подумать, подумать! — подхватил Юлиан. — Чем и отличаемся от бессмысленных козлищ… Господь Бог для чего нам разум дал? Наказал любить, любить друг друга! Наша община, матушка, это община любви и доверия… и об никаком насилии речи быть не может… Подумай, подумай, дочь моя! Идем, Марфа… как твои ножки, не болят? А то опять вылечу!
— Ах, святой старец! — запела старуха. — Даже захотела бы, чтобы маненько болели…
— Еще будут болеть, какие твои годы!.. Многим, многим я помог… И помогу, помогу! Только сердца свои на затвор не запирайте! Истинно говорю, Божественный луч бродит средь вас!.. До завтра, дщерь моя… до завтра… в это же время…
Лаврикова растерянно, уже почти смеясь над собой (не верит же она всем этим прорицателям!), все–таки спросила:
— А сейчас… намекнуть не можете — жив мой Миня?
— Молитесь! — грянуло от порога. — Только смирение и любовь к пастырям откроет вам глаза ваши!.. На сегодняшний час — жив. Но где — не вижу в потемках… нужны свечи… нужно твое собственное желание увидеть… ибо ты сама для себя не решила, что тебе лучше: когда он живой, да в земле заморской, али мертвый, да без креста схороненный в тайге угрюмой… Истинно говорю — готовься!
И зашаркал старец на выход, и дробно застучала ботиночками своими следом Марфа. Татьяна Сергеевна закрыла за ними дверь.
— Какая ерунда!.. — И принялась ходить по комнате. — Но кто знает?!. Кто знает?!.
Машинально сняла с полки книгу, начала листать.
— Ни записки не оставил… видно, не предчувствовал… милый мой!
Вбежала дочь с подругой:
— Мам, ну как?! Мы на улице стояли, мы не подслушивали!
— Теть Тань, что–нибудь сказал?
Лаврикова отбросила книгу, обняла дочь.