Мир дзэн
Шрифт:
Два пути открываются здесь: внутренний и внешний. Внешний можно назвать интеллектуальным и объективным, а вот внутренний нельзя назвать субъективным, аффективным или конативным путем. Само слово «внутренний» не так уж верно и выбрано лишь потому, что трудно подобрать ему какое-то другое имя. Ведь все имена принадлежат области разума. Но так как это явление все же нужно называть, пусть это будет внутренний путь, противоположный внешнему.
Хочу сразу же предупредить: как только внутренний путь начинает мыслиться как противоположный внешнему — хотя поступить по-другому и невозможно из-за неспособности человека использовать другие средства общения, кроме языка, — в конце концов внутренний путь неизбежно становится внешним. Истинно внутренний путь есть тот, в котором уже не противопоставляется внутреннее и внешнее. В этом есть логическое противоречие. Но надеюсь, к концу статьи вы поймете, что именно я имею в виду.
По сути своей внешний путь есть вечное движение — неважно,
Внутренний путь обратен внешнему. Вместо бесконечного движения, вместо пустой траты сил разум обращается вовнутрь, словно желая разглядеть, что же скрывается за этим всепоглощающим стремлением к обладанию. И он не остановится, пока не узнает, что же это. Ведь остановка — это отрицание движения; движение превращается во что-то другое. Вот что делает интеллект, если замирает внутренний путь. Если при этом есть еще некоторая бифуркация, внешний путь принимает все так, как оно есть, каким оно видится здесь и сейчас, схватывая их в их «есть-ности» или «таковости». Я бы не сказал «в единстве» или «в целостности», потому что эти слова — из словаря внешнего пути. Даже понятия «есть-ность», «этость» или «таковость» — соно-мама по-японски и цзи-мо по-китайски — строго говоря, не описывают внутренний путь. «Быть» — это абстрактное понятие. Гораздо лучше поднять палец и ничего не говорить об этом. Истинный внутренний путь вообще избегает обращаться к языку, хотя и никогда не избегает его.
Внутренний путь не часто прибегает к словам «одно» или «все», но если все же употребляет их, то «одно» значит «то, что никогда не одно», а «все» значит «то, что никогда не все». «Одно» значит «становящееся одним», а не законченное «одно». «Все» значит «становящееся всем», а не законченное «все». Иными словами, на внутреннем пути одно — это абсолютно одно, одно — это все, а все — одно; более того, когда «десять тысяч вещей» сводятся к абсолютному одному, которое есть абсолютное ничто, перед нами открывается внутренний путь в своем совершенстве.
Буддизм, в особенности дзэн-буддизм, в том виде, в каком он развивался в Китае, богат выражениями, принадлежащими внутреннему пути. По сути дела, именно дзэн впервые осмелился заглянуть в глубокую шахту внутреннего мира человека. Чтобы не быть голословным, привожу здесь лишь один пример.
После летних занятий Суйган заявил:
— Все лето я выступал перед моими братьями на Востоке и на Западе. Что, брови у меня все еще растут? [118]
Один ученик сказал:
— О да, они великолепны! Другой присоединился:
— У вора сердце не на месте.
А третий, недолго думая, воскликнул:
— Кан! [119]
118
По старому индийскому поверью, если человек говорит неправду, все, что растет у него на лице, — брови, борода, — выпадает. Суйган провел все лето в беседах о том, о чем нельзя говорить. Отсюда и эта аллюзия.
119
Язык имеет дело с понятиями; таким образом, то, что нельзя определить, находится вне его пределов. Когда язык насилуют, он портится, становится нелогичным, парадоксальным, непонятным с точки зрения обычного его использования или принятого образа мыслей. Например, считается, что река должна течь, а мост должен стоять над ней. Если это не так, чувства приходят в смятение. Цветы растут на земле, а не на камнях. Значит, если дзэнский мастер говорит: «Я сажаю цветы на камнях», это звучит, по меньшей мере, странно. А странность эта происходит исключительно оттого, что язык используется не по назначению. Дзэн стремится быть прямым и действовать без какого бы то ни было посредника. Отсюда его «кац!» или «кан!». Это всего лишь выражение, к которому не привязано никакое «чувство». Это и не символ; это явление как таковое. Человек действует, а не апеллирует к понятиям. Это можно понять только с точки зрения внутреннего пути.
Само собой разумеется, высказывания учеников, как и слова мастера, открывают нам картину, видимую только с внутреннего пути. Все эти ответы могли возникнуть только из бездны абсолютного ничто.
Теперь мы переходим к психометафизическому аспекту внутреннего пути. Буддисты называют его «бездной абсолютного ничто», или кокоро по-японски. На китайском языке это слово звучит как синь, на санскрите — читта, или сарвасаттвачитта, если воспользоваться термином из труда Ашвагхоши «Пробуждение веры». Первоначально слово кокоро имело психологические коннотации, означая «сердце», «душу», «дух», «разум», «мысль»; позже так начали называть сердцевину, или суть, вещи, и это слово стало синонимом метафизического понятия «субстанция» и этических «искренность», «верность», «правда» и т. п. Поэтому трудно объяснить по-английски одним словом, что такое кокоро.
Из этого кокоро произошло все, и все когда-нибудь вернется туда же. Но это не имеет отношения ко времени. Кокоро и все вещи суть одно, но в то же время и не одно; это пара, но и не пара.
Однажды монах спросил Чжао-чжоу (яп. Дзёсю): «Меня учили, что десять тысяч вещей возвращаются в Одно. А куда же возвращается Одно?»
Чжао-чжоу ответил: «Когда я жил в Цзинчжоу, было у меня платье весом в семь цзиней».
Это мондо [120] точно показывает разницу между внешним и внутренним путем. Если такой вопрос зададут философу, он сошлется не на один десяток книг. Но мастер дзэн, идущий внутренним путем, не станет отвлекаться на размышления и сразу даст точный, окончательный ответ.
120
Мондо (яп.) — букв. вопросы и ответы.
…Кокоро, совершенно свободное от всяких мудрствований, и есть бездна абсолютного ничто. Но все же в самой глубине его что-то движется. С точки зрения внешнего пути это непознаваемо, ибо как может абсолютное ничто вообще двигаться? Должно быть, в этом есть какая-то загадка. Возможно, кто-нибудь назовет ее «загадкой существования». Кокоро словно исчезает в невообразимых глубинах бездны. Кокоро стремится познать себя…
В западной терминологии кокоро, скорее всего, родственно понятию «Бог» или «Божественность». Бог также хочет познать себя; он не мог или не хотел вечно оставаться одним и тем же, погруженным в медитацию. Каким-то образом он возник из самого себя, произнес первую мантру: «Да будет свет!», и тут же возник целый мир. Откуда? Ниоткуда! Из ничего! Из Божественности! Мир есть Бог, Бог есть мир, и Бог говорит, что это хорошо.
По Ашвагхоше, «в самой глубине кокоро сам собой просыпается нэн». Нэн (кит. нянь, санскр. читтакшана) есть тот момент, когда сознательное приходит к самому себе; оно, так сказать, встает из бессознательного, хотя и с некоторой задержкой. На санскрите слово экачиттакшана буквально означает «одно мгновение разума (или одной мысли)». Это есть «мгновенная мысль», или «единица сознания», формирующая сознание подобно секунде или минуте, т. е. оказывается единицей измерения времени. «Спонтанно» (яп. коцунэн) обозначает способ, каким читтакшана появляется в кокоро. Ведь и Бог произнес свое «да будет» спонтанно. Когда говорят, что в кокоро мысль возникает, чтобы оно познало самого себя, то подразумевают, что возникает она ненамеренно; просто так случилось, т. е. само по себе.
Но в связи с этим нужно обязательно помнить, что когда мы говорим «ненамеренно», то понимаем это как бы извне, разумом, и с трудом увязываем с понятием сознательного. Для того чтобы разъяснить это, нужно долго и много спорить, но так как это не касается нас здесь напрямую, позвольте сказать лишь, что в понятии «Бог», как и в понятии «кокоро», свобода и необходимость есть одно.
Когда буддисты упоминают Бога, они не имеют в виду Бога в библейском понимании. Когда я говорю, что Бог создал свет, о чем нам рассказывает Книга Бытия, я ссылаюсь на нее в надежде, что так мои читатели-христиане лучше поймут буддийскую идею внутреннего пути. Поэтому дальнейшие мои рассуждения нужно понимать именно в этом смысле.
Известно, что библейский Бог открыл свое имя Моисею на горе Синай, сказав: «Я есмь Сущий». Конечно, я не большой знаток иудейской и христианской теологии, но это «имя» — неважно, каково первоначальное значение еврейского слова — представляется мне настолько значительным, что ни в коем случае нельзя пренебрегать им, если мы хотим понять развитие идеи Бога в христианской мысли. Библейский Бог всегда личностен, даже, я бы сказал, интимен, почему же он назвал себя таким чисто метафизическим именем, которое открылось Моисею? Но это верно лишь с точки зрения внешнего пути, а вот для пути внутреннего «Я есмь Сущий» — это так же естественно, как плеск рыбы в горной реке или облако, плывущее по небу. «Есть-ность» Бога так же реальна, как моя «есть-ность», или как «есть-ность» кота, спящего на коленях у хозяйки. Именно это отразилось в изречении Христа: «Я был прежде Авраама». В этой есть-ности, которая не подпадает под категорию метафизических абстракций, я вижу доказательство фундаментального единства всех религиозных переживаний.