Мир под лунами. Начало будущего
Шрифт:
Из его собственной кожи можно было сшить еще один непромокаемый комбинезон. Иногда мне казалось, что рядом со мной не человек, а робот, настоящий терминатор с костями из титана и пуленепробиваемым биопокрытием. Скорее всего он родился таким, пошел этим в нанья. А может, дикая жизнь в природе сделала его нечувствительным к жару, холоду и боли. Или это опять работа имруру?.. Я и сама становлюсь его подобием, с каждым днем все ощутимей превращаюсь в машину, которой не страшны никакие испытания!
10 .
Отделявшее нас от тумана расстояние сокращалось с каждым днем. Мы прорывались сквозь буйно зазеленевший лес. Волки сопровождали нас еще пару дней, а потом, на берегу широкой реки, ушли прочь. Аэль этого будто бы и не заметил, а я вздохнула с облегчением - опасное соседство не пришлось мне по душе. Ни к чему сопровождение хищников, когда и одного Аэля хватало за глаза. Он не был вежлив, не снисходил к моей слабости. Никаких комплексов у него не имелось, чем он то и дело повергал меня в смущение. Он и не подумал сбавить обороты, когда у меня
Когда я особенно достала его своим занудством, он просто взял и ушел вперед, оставив меня одну на целый день. А я заблудилась и чуть не утонула в болоте, выбралась чудом и только для того, чтобы угодить в лапы медведю. Рванула к ближайшему дереву, а на болоте какие деревья? Медведь зацепил меня лапой, пока я карабкалась вверх, потом пару раз толкнул дерево - и оно упало. Я и не вспомнила про топор, да он не помог бы против этого гиганта. Хлестала кровь из ноги, боль лишила рассудка, я прыгала по кочкам, едва различая их в сумерках, и не слышала своего визга за ревом чудовища. Дыхание из пасти опалило шею. Я уже чуяла, как лопаются в его лапах мои кости! Оступилась, провалилась в воду, и жирный ил тут же засосал по пояс. Ничего не соображая, я продолжала дергаться. Кинжалы когтей располосовали комбинезон вместе с плечом, развернув меня лицом к смерти, к раскаленной пасти со страшными клыками. В следующую секунду над головой медведя появилось лицо Аэля. Сверкнул меч, показавшийся мне ужасно длинным. Окаменев, я смотрела, как он все глубже погружается в огромное тело. Медведь взревел, встал на задние лапы и оказался выше нанья. Аэль повис на его спине, обхватив ногами, душа его одной рукой и удерживая второй до половины ушедший в затылок меч. Вдруг резко дернул его на себя. Медведь, шатаясь, повернулся, как в диком танце, и, продолжая ворчать, тяжело осел в воду. Меня качнуло. Аэль упал - по счастью, на надежную почву - и с таким же звериным рычанием принялся вытягивать меч, накрепко засевший в уходящем в болото теле. Мне стало нечем дышать, я вдохнула и хлебнула густой жижи, в немом призыве протянула руку и второй раз за несколько минут ушла под воду с головой. Ноги налились свинцом, тяжелая вода сдавила грудь. Черный ужас успел угаснуть вместе с сознанием, когда новая боль пронзила руку. Неимоверным усилием Аэль выдернул меня из топи, ударил по щеке - мы оба были скользкие от грязи, и я этого удара почти не заметила, - обхватил под мышками и потянул к себе. Ему удалось вытащить меня на свою кочку. В ярости он снова ударил меня по лицу, обозвал какой-то глупой птицей, взвалил на плечо и поскакал по болоту. Вися на нем вниз головой, обдирая щеку о рюкзак, я отхаркивала коричневую муть и уже не чувствовала боли. Он добрался до озерка, которое чистотой не сильно превосходило болото, швырнул меня в воду и сам упал рядом. Волосы его и борода почернели, штаны разошлись по внутреннему шву. Что до меня, такого чудища испугалась бы и болотная кикимора. Я вяло шевелилась и запросто утонула бы в третий раз, потому что сил двигаться не было. Кажется, он снова меня бил - сознание уплывало и возвращалось краткими приступами боли и страха: вот Аэль с головой окунает меня в воду, вот стаскивает одежду, вот злобно кусает прямо в рану, оставленную медвежьими когтями. Потом оказалось, что мы уже на берегу, он тоже голый, и мне опять больно, только по-новому. Я недовольно кручу головой и отталкиваю его, бью бессильным кулаком по плечам, тяну за грязные волосы, а он обратился медведем и с рычанием разрывает меня на части. Но я тоже уже не я, какое-то злобное животное, которое желает лишь одного - чтобы его оставили в покое и дали насладиться болью. Аэль слушал ее, а не меня, ему это нравилось, он уходил все дальше, в который раз оставляя меня позади. Я возмущенно закричала, обхватила его руками и ногами. Наши окровавленные пальцы слиплись в одно целое. Мелькал калейдоскоп стремительно сменяющихся, необычайно четких образов: погружающаяся в коричневую бездну чудовищно огромная туша медведя, озерко с высоты птичьего полета и невиданное рябое шевелящееся животное на его берегу, лицо Аэля, на котором злость сменяется нежностью, наши волки, бредущие в чаще в десятке километров отсюда, последнее освещенное солнцем облако в запредельной вышине - мы еще успеем догнать его, если поспешим!
– и мое собственное белое, чистое, восхищенно открытое лицо, на которое сверху с его волос падают черные капли грязи. Аэль меня обнял - его руки вдруг стали по-настоящему нежными, - и я знала, что он видит все это, чувствует то же, что и я. То останавливаясь, чтобы подождать меня, то позволяя мне вырваться вперед, он вел нас все выше.
Утром мы никуда не пошли. Кое-как отмыли засохшую грязь и остались на берегу. Я учила его целоваться, он взамен показал несколько дикарских приемов, от которых пару лет назад я пришла бы в ужас. Он целовал мои заживающие раны, я облизывала его лицо. В любви он был совершенно дик: великолепно владея техникой, не имел представления о прелюдии и вспоминал о ласках только тогда, когда мы разнимали объятья. Нам было весело, мы играли и смеялись весь день. Потом ненадолго стали серьезными, постирали наконец одежду, отмыли рюкзак, которому тоже здорово досталось в переделке. Аэль починил свои бриджи и мой комбинезон. Ночь мы проспали как убитые, ничего не боясь и ни о чем не думая, и следующим утром снова вышли в путь.
Что-то странное происходило с моим метаболизмом. Тело спокойно, не чувствуя слабости, обходилось без еды по два-три дня. Его выносливости позавидовали бы рабы-лулу в горных рудниках. Медвежьи когти и руки Аэля нанесли ему серьезные травмы. Если икру медведь едва задел, то плечо он располосовал до костей и повредил ключицу, а потом Аэль, выдергивая меня из топи, переломал хрупкие косточки кисти и едва не вырвал руку из раненого плеча. Мне было так плохо, а потом так хорошо, что на посиневшую правую руку я обратила внимание только через несколько часов, когда проснулась от боли. Что случилось бы с нормальным человеком? Заражение, воспаление, гангрена. Но я уже не нормальная. Аэль вправил сустав и даже не стал петь гимн здоровья. Уже к вечеру я забыла о боли, а спустя несколько дней от шрамов не осталось следа и кисть заработала по-прежнему, будто ничего и не было. Для моего сурового спутника такое было в порядке вещей - он просто забыл, что лулу вообще-то очень слабые существа, и не сразу осознал, что ситуация и впрямь необычная. Поразмыслив, мы решили, что дело в наньянских саркофагах и в имруру.
Об имруру он говорил неохотно. Меня эта тема очень интересовала, и все-таки я не могла избавиться от мысли, что второй мир нанья - лишь иллюзия вроде представлений лулу о загробной жизни. Человеческое сознание настолько сложно, а наньянское еще сложней! В нем найдется место дюжине миров, но это не значит, что хоть один из них в действительности существует! Общение с нанья, при всех волшебных вещах, которые со мной случились, сделало меня завзятой материалисткой. Теперь я верю только тому, что видела собственными глазами. Приходится мириться с возможностью вернуть здоровье с помощью песни, с телепатией, телепортацией, бластерами и левитирующими домами. Но имруру я не видела, а скупые рассказы Аэля не прибавляли ему ценности.
В Аэле не так уж много от нанья. Мыслит он как лулу, и незаметно, чтоб это его расстраивало. Собственная судьба его не беспокоит. Он готов в любую минуту рисковать жизнью, ничего не боится и равнодушен к своему будущему, зато с интересом расспрашивает меня о будущем человечества. Причем здесь опять же проявляется мировоззрение лулу: ему нужна не общая картина, а детали. Каких именно животных можно одомашнить на разных континентах, а каких нельзя? Как построить корабль, на котором Колумб пересек Атлантический океан? Какое вооружение использовал Александр, и чем оно отличалось от оружия Наполеона? Как люди открыли электричество, сколько времени это заняло? Каково устройство двигателя внутреннего сгорания и почему летают самолеты? Какое, как, сколько! Туго бы мне пришлось, если б я не была подготовлена к подобным расспросам великим Анту и Теи. Вот только те старались поймать общие законы развития общества лулу, Аэлю же нужно то, что можно применить уже сегодня. Для меня второе куда проще, да и вспоминать приятнее. Конечно, про автомобильный двигатель я ничего рассказать не могу - нельзя вспомнить то, чего не знаешь, - зато к собственному удивлению обнаружила, что обладаю достаточно обширными знаниями о сельском хозяйстве. Это где-нибудь в Штатах молодое поколение считает, что картошку производят сразу жареной в Макдональдсе. Мы, русские дети восьмидесятых, умеем картошку не только есть, но и сажать, и окучивать. Я рассказывала об обмолоте зерна, мельницах, печах; о том, каким должно быть удобное седло и для чего нужны стремена; о бронзе и стали, катапультах и пушках; о шхунах и бригах, танках и дельтапланах; о камере-обскуре, велосипедах, швейных машинах... Аэль поглощал все это с готовностью маленького ребенка и просил еще. Мне бы тоже хотелось о многом его расспросить, к примеру, о том, что он планирует делать дальше, после встречи с Теривагом. Да, да, сейчас расскажу, отвечал он, вот только сначала уточни соотношение меди и олова в бронзе. Мы не выпускали из рук тарелку, поскольку я не владела нужной терминологией и сначала требовалось найти соответствующую информацию в наньянском словаре.
А потом вдруг оказалось, что две метки на экране сошлись так близко, что почти слились в одну.
Аэль вырвал у меня тарелку и увеличил масштаб. Я подпрыгивала рядом, заглядывая через его локоть. Мы были почти на месте, оставалось всего несколько сотен метров. Сделанный давным-давно космоснимок врал: он показывал лес и болото, в то время как нас уже несколько часов окружал ландшафт, который называют лесостепью: скудные луга, разделенные небольшими рощами, кое-где виднеются отдельные деревья-великаны, поднимаются невысокие живописные холмы, все в яркой весенней зелени. Но мне сложно смотреть на землю, когда впервые за долгое время я вижу небо. В яркой сини громоздятся облака, мрачно-сизые внизу, с золотистыми, освещенными солнцем куполами. Они бесчисленны и прекрасны - такие же, как в прошлой жизни. Уже тогда, в детстве и юности моей, небо что-то обещало, звало куда-то. Неужели разгадка лишь в том, что небо - единственное, что остается неизменным?
Аэль сделал снимок еще крупней, прошел несколько сотен шагов на северо-восток и остановился.
– Здесь.
Мы это сделали. Дошли до точки назначения. Обидно, что я ничего не чувствую. Я огляделась, сунула руки в карманы и вопросительно посмотрела на Аэля.
– Тут останемся или вернемся ближе к лесу?
Его зоркие глаза повернулись к северу, где лес окончательно уступал степи.
– Как бы не столкнуться с лула - их, должно быть, полно на таких изобильных землях. Устроимся вон в той рощице, - он махнул на юг, - и обзор хороший, и костер не так заметен.
Вдруг он схватил меня за руку. Вслед за ним я посмотрела вверх - вовремя, чтобы заметить наньянский катер, крохотную светлую точку, метеором пронесшуюся через все небо и скрывшуюся на западе.
– Ух ты! Они не заметили нас?
– мой голос дрожал.
– Не заметили, - ответил он нарочито спокойно.
– На такой скорости внизу ничего не различить, да они и не смотрят на землю. Даже разбей мы тут дюжину красных шатров, никто и внимания не обратит.
И все же он выкопал глубокую яму для костра, под сенью старой сосны - весь день на это потратил, чтобы огонь был не заметен ни сверху, ни со стороны лугов. После этого он взял лук и ушел на ночь глядя в луга добывать себе одежду.