Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме
Шрифт:
Когда в племени собирателей и охотников пустыни Калахари у мужчин зашкаливает тестостерон и надвигается драка, женщины первым делом убирают подальше пропитанные ядом стрелы. Наши отравленные стрелы могут уничтожить всю мировую цивилизацию, вполне вероятно, что вместе с человечеством как видом. Слишком высока ныне цена моральной неопределенности. Именно поэтому — а не потому, что наука как-то неправильно относится к знаниям — высока должна быть и моральная ответственность ученых. Чрезвычайно высока, небывало высока. Следовало бы постоянно в рамках учебной программы обсуждать такого рода вопросы с будущими исследователями и инженерами. А иногда я думаю, может быть, и в нашем обществе задача прятать подальше отравленные стрелы выпадет на долю женщин и детей.
Глава 17.
БРАК
Нет ничего столь чудесного, чтобы оно не могло быть правдой.
Интуиция без проверки и доказательств отнюдь не гарантирует истину.
Когда свидетеля в американском суде просят поклясться, что он будет говорить «правду, всю правду и ничего, кроме правды», его просят о невозможном: вся правда никому не под силу. Наша память сбивчива, даже научная истина всего лишь приблизительна, и большая часть Вселенной остается непознанной. Но от показаний свидетеля в суде может зависеть чья-то жизнь. Честнее было бы требовать, чтобы мы говорили правду, всю правду и ничего, кроме правды в пределах своих возможностей. Без такой оговорки судебная присяга неисполнима, но, хотя эта оговорка соответствует реальности человеческой природы, юридическая система принять ее не может. Если все будут говорить правду в пределах, ограничиваемых индивидуальным суждением, то кто-то скроет улики или неприятные факты, события будут искажены, виновность затушевана, преступник уйдет от ответственности и правосудие утратит всякий смысл. Поэтому закон устанавливает высочайший, недостижимый стандарт точности, и мы стараемся изо всех сил ему соответствовать.
При отборе присяжных прокурор и адвокат должны убедиться, что судить жюри будет в соответствии с предъявленными уликами — те, кто имеет какие-либо пристрастия в этом деле, подлежат отводу. Эта процедура проводится с учетом основных человеческих слабостей. Знаком ли кандидат в присяжные с окружным прокурором, с обвинителем на процессе, с адвокатом? Нет ли у него личных отношений с судьей или с другими кандидатами в присяжные? Не сложилось ли у кандидата заведомого мнения на основании прочитанного о деле в СМИ? Не придает ли он уликам, собранным следствием, больший (или меньший) вес, чем показаниям свидетелей защиты? Не питает ли неприязни к этническому меньшинству, из которого происходит обвиняемый? Не имеет ли научной подготовки в той области, из которой на суд специально приглашаются эксперты (это нередко бывает причиной для отвода)? Не работают ли в полиции или в системе уголовного судопроизводства родственники и близкие кандидата? Не имел ли он сам в прошлом каких-либо столкновений с полицией, которые могут повлиять на его отношение к процессу? Не подвергался ли близкий друг или родственник аресту по сходному обвинению?
Американская система правосудия учитывает целый ряд факторов, предрассудков, предрасположений, прежнего опыта, которые могут затемнить суждение или повлиять на объективность, причем человек порой сам того не сознает. И потому прилагаются огромные, порой, может быть, даже чрезмерные усилия к тому, чтобы оградить уголовный процесс от человеческих слабостей тех, кому доверено вынести вердикт «виновен» или «невиновен». И, несмотря на все эти продуманные меры, процесс порой дает сбой.
Зачем же нам соглашаться на меньшее, когда мы исследуем природу или пытаемся разобраться в жизненно важных проблемах политики, экономики, религии и морали?
При последовательном применении наука в обмен на свои многообразные дары налагает и суровое бремя: мы обязаны, как бы это ни было трудно, применять научный подход к самим себе и к своим культурным нормам, т. е. не принимать ничего на веру, исследовать свои упования, свое тщеславие, свои необоснованные убеждения; мы должны по возможности видеть себя такими, каковы мы есть. Или же мы будем прилежно и мужественно исследовать движение планет и генетику микробов и идти за этими открытиями туда, куда они поведут, но происхождение материи и человеческое поведение сочтем непроницаемой тайной? Научный метод настолько мощен, что, однажды овладев им, вы не удержитесь от соблазна применять его всегда и повсюду. Однако стоит поглубже заглянуть в себя, и мы рискуем подорвать те убеждения, которые так утешительно
Исследуя тысячи культур и народностей, из которых состоит человеческий род, антропологи поражаются тому, как мало свойств и правил, обязательных для всех, присуще самым экзотическим обществам. Есть такие культуры — например, племя Ик в Уганде, — где систематически, институционально нарушались все десять заповедей. В некоторых обществах бросают умирать стариков или новорожденных, поедают врагов, вместо денег используют хорошо если ракушки или свиней, а то и девушек. Однако даже в этих культурах сохраняется строгий запрет на инцест, все они используют те или иные технологии и практически все верят в богов и духов, зачастую поселяя их в своей природной среде обитания, поручая высшим силам заботиться о растениях и животных, от которых зависит жизнь племени. (Интересно, что поклонники высшего небесного божества обычно оказываются наиболее жестокими. Впрочем, это лишь статистическая корреляция, причинная связь пока не была установлена, хотя, разумеется, всяческие предположения высказываются.)
В каждом обществе складывается драгоценный для его членов запас мифов и метафор, которые каким-то образом сосуществуют с повседневной реальностью. Прилагаются усилия к тому, чтобы объединить эти два мира, а расхождения, торчащие углы, обычно оставляют вне поля зрения, словно их и нет. Мы умеем делить свое сознание на герметичные отсеки. Это получается даже у многих ученых: не сбиваясь с шага, они переходят от скептического научного мировоззрения к религии и вере, и обратно. Разумеется, чем больше несоответствие этих миров, тем труднее человеку жить в обоих, не напрягая сознание и совесть.
Земная жизнь коротка и полна внезапностей. Не жестоко ли — отнимать у людей утешение верой, когда наука не в силах утишить их страдания? Пусть те, кому не под силу бремя научного знания, позволят себе пренебречь научным подходом. Но мы-то не можем брать науку частями, по своему усмотрению, применять ее там, где нас это устраивает, а как только почуем угрозу — отвергать. Не можем, потому что — напомню в сотый раз — мы не настолько мудры, чтобы регулировать подобные действия. Как совместить полеты на самолете, радио, антибиотики с убеждением, что Земле всего-то 10 000 лет или что все, рожденные под знаком Стрельца, общительны и болтливы?
Скептики порой впадают в высокомерие, пренебрежительно относятся к чужому мнению? Конечно, сам не раз с этим сталкивался. Подчас словно со стороны слышал этот неприятный тон из собственных уст. Человеческие слабости одинаково проявляются по обе стороны баррикады. Скептицизм, даже по делу, может показаться высокомерным, догматичным, бессердечным по отношению к чувствам и верованиям других людей. И ведь в самом деле: некоторые ученые и завзятые скептики орудуют методом словно тупым инструментом — бьют по головам без разбора. Иной раз кажется, будто скептический вывод делается сразу, заведомо отбрасывая всякую аргументацию, а уж потом рассматриваются факты. Каждому дороги его убеждения, мы как бы состоим из них. Когда нашей системе убеждений бросают вызов, уличают в недостаточной обоснованности или просто задают, как это делал Сократ, неудобные вопросы, выявляя то, о чем мы не подумали, или показывая, что мы спрятали исходные предпосылки так далеко — самим не увидеть, — то ситуация воспринимается уже не как совместный поиск истины, а как личная война.
Тот ученый, кто впервые назвал сомнение главной добродетелью взыскующего ума, подчеркивал: сомнение — всего лишь орудие, а не благо в себе. Рене Декарт писал:
Не стану уподобляться скептикам, кто сомневается ради сомнения и вечно изображает нерешительность. Напротив, главное мое желание — прийти к определенности, устранить все наносное, сдуть песок и выяснить, что же под ним: скала или глина.
Иногда в вопросах, представляющих общественный интерес, скептицизм действительно используется для того, чтобы умалить и отодвинуть в сторону оппонентов. Не стоит забывать, что и приверженцы суеверий и псевдонауки, хотя во всем неправы, тоже люди с нормальными человеческими чувствами, и они, как и скептики, так же пытаются постичь устройство мира и свое место в нем. В большинстве случаев побуждения этих людей совпадают с движущим мотивом науки, и если воспитание или культура не снабдили их оружием для этого великого поиска, то тем более нам следует критиковать их с сочувствием — и, кстати говоря, никто из нас не экипирован безупречно.