"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
— А я стою на краю могилы, — злобно крикнул Рожер. — Кто меня пожалеет?
Он вдруг засмеялся с лукавством старика.
— А как же наша мать-церковь? Святая мать-церковь? Что с нами будет, если она узнает, что мы заглянули в ее ад без ее разрешения?
— Нас сожгут тогда на костре, — сказал настоятель, слегка повышая голос, — слышишь ты меня? Рожер Бэкон, слышишь ты?
Монах у окна обернулся, крепче сжимая в руках циркуль.
— Нет, нет, — крикнул он, — я, я могу засвидетельствовать, что тут нет никакой магии. Это всего только оптическое искусство, мудрость, постигнутая трудом и опытом. Я могу это доказать, а мое имя имеет значение у людей, которые смеют мыслить.
— Найди их! — закричал Рожер из Салерно. — Пять или шесть человек во всем мире. Это составит меньше пятидесяти фунтов пепла у костра. Я сам видел, как таких людей превращали в ничто.
— Я не откажусь от этого! — в отчаянии страстно крикнул Бэкон. — Это было бы грехом против истины.
— Нет, нет. Пусть живут маленькие животные Варро! — сказал Фома.
Стефан наклонился вперед, вынул из кубка свой перстень и надел его на палец.
— Дети мои, — сказал он, — мы видели то, что видели.
— Что это не магия, а простое искусство! — настаивал монах.
— Это не имеет никакого значения. В глазах церкви мы видели больше, чем позволено человеку.
— Но это же сама жизнь, созданная и ликующая жизнь, — сказал Фома.
— Нас обвинят, что мы заглянули в ад, а это разрешается одним священнослужителям. Но священнослужитель не может видеть в аду больше, чем это ему разрешает церковь.
— Но ты же сам знаешь, знаешь — снова страстно заговорил Рожер. — Весь мир во мраке, никто не понимает причины вещей. Возьми хоть лихорадку там, в долине. Подумай только.
— Я думал об этом, Салерно! Я думал.
Фома поднял голову и заговорил, не заикаясь на этот раз:
— Как в воде, так и в крови они должны бороться и бесноваться. Я мечтал все эти десять лет и думал, что это грех. Но мои мечты и мечты Варро — истина! Вот тут, в наших руках, свет истины!
— Потуши его! Ты не легче, чем другие, вынесешь огонь костра.
— Но ты же знаешь! Ты уже видел это раньше. Ради несчастных всего мира! Ради нашей старой дружбы, Стефан!.. — Бэкон в отчаянии старался запрятать на груди аппарат.
— То, что знает Стефан де-Сотрэ, то знаете и вы, его друзья. А теперь я хочу, чтобы вы покорялись настоятелю монастыря Св. Иллода. Дай мне! — Он протянул свою украшенную перстнем руку.
— Но, может быть, я могу зарисовать хотя бы один только винтик? — сказал убитым голосом Бэкон.
— Ни в каком случае! — Аббат Стефан взял аппарат. — Джон, дай твой кинжал.
Он вывинтил металлический цилиндр, положил его на стол и рукояткой кинжала раздробил обе линзы в сверкающую пыль, которую собрал в руку и бросил в камин.
— То, что вы видели, — произнес он, — я давно видел у врачей в Каире. И я знаю, какие они познания извлекли отсюда. Ты мечтал об этом, Фома? Я — тоже, но с большими познаниями, чем ты. Но эти роды, сын мой, преждевременны. Это было бы матерью других смертей, пыток, раздоров и еще большего мрака в наш темный век. Я беру этот выбор на свою совесть. Идите! С этим кончено!
Он швырнул деревянные части аппарата далеко в камин, где они сгорели вместе с буковыми дровами.
227
Заводская атмосфера сразу охватывает, лишь только я вхожу за забор.
Путиловский завод!
Черные, закоптелые здания, кирпичные и железные, глухие и со стекляными крышами и стенами, так и лезут друг на друга, жмутся одно к другому. Огромные корпуса в два и три этажа, — в иных можно свободно разместить целый полк, — теряются среди площади, способной дать место провинциальному городку.
Утробы великанов с огненными внутренностями, переваривающие стальную, железную и чугунную пищу…
Десятки труб тянутся к небу, изрыгая черный дым, и темные клубы медленно тают в воздухе, заволакивая солнце, покрывая копотью строения и людей.
Рельсы двойными змеями извиваются между зданиями, забегают в них, выползают снова наружу и путаются кругом железной паутиной.
Черная земля, черные стены, черные люди…
Жаром пылает из раскрытых настежь дверей, и голубое, искрящееся небо как-то не вяжется с царящей внутри полутьмой.
Отчаянно свистят паровички, перетаскивая поезда груженых вагонеток, лязгают цепи, гремят лебедки, грохочут гиганты-молоты, беснуется в печах пламя и расплавленный металл. Одиннадцатитысячная армия рабочих рассыпана на территории завода. Одиннадцать тысяч пар рук, с утра до вечера, льют, топят, куют, прокатывают и перекидывают с места на место глыбы металла.
Там, за стенами завода, среди шумных улиц, кипит другая жизнь, слышны смех, веселые голоса, сверкает солнце, здесь задают тон тысячепудовые молоты и бушующий огонь.
Сергей стоит в мартэновском отделении и внимательно следит за одной из печей. Мартэновское отделение, похожее на перевернутое вверх дном колоссальное застекленное корыто — самое большое на заводе. Это — артерия завода, питающая все остальные.
На земле навалены грузные болванки, вагонные колеса, рядами тянутся вагонетки.
Стук, грохот, свист пламени… Отчаянно вережжит паровозик, перекатывая платформу с поворотным краном, и этот кран кажется живым чудовищем с длинной шеей, высматривающим добычу.