Мир современных медиа
Шрифт:
К первому типу можно отнести концепцию знаменитого социолога конца XIX – начала XX веков Макса Вебера, предложившего считающееся классическим определение власти, которая представляет собой «любую возможность осуществления собственной воли внутри определенного социального отношения, в том числе и вопреки сопротивлению» [Weber M., 1971, § 16], то есть навязывание собственной воли. И хотя сам Вебер считал понятие власти «социологически аморфным», поскольку власть существует везде и всегда, где сходятся минимум двое, а государственную власть обозначал термином «господство», предполагающим «возможность найти повиновение приказу», однако именно власть составляет стержень политики, понимаемой как процесс принятия и осуществления решений, обязательных для групп, имеющих разные интересы. Для любой власти, по Веберу, решающим оказывается наличие двух основных характеристик – легальности и легитимности. Если легальность (от лат. legalis — законный) связывает осуществление власти с правом: только та власть законна, которая получена и осуществляется в соответствии с существующими правовыми нормами, как правило, с конституцией, иными словами, формальную законность власти, то легитимность (от лат. legitimus — правомерный) означает признание гражданами законности власти, что в современный период принимает форму доверия власти, представляя собой социально-психологические основы ее. Таким образом, уже в трактовке Вебера, фиксирующей принудительный характер власти, находит свое отражение ее коммуникативный аспект, вне которого невозможно не только осуществление ее (речь все время идет о демократическом типе правления), но даже само ее существование (власть, утратившая коммуникацию с народом и лишившаяся его поддержки, вынуждена уйти).
В интерпретации современного политолога Роберта Даля сформулированное Вебером «интуитивное представление о власти» выглядит примерно так: А обладает властью над Б в той мере, в какой он может заставить Б делать то, что предоставленный самому себе Б делать не стал» (так называемая «литерная» формулировка).
Ко второму типу можно отнести трактовку власти, свойственную современной науке, в частности, концепцию власти классика современной социологии Т. Парсонса, для которого власть – это способность мобилизовать ресурсы общества «для достижения целей, признанных всем обществом». Известный политолог Р. Нейштадт, развивая идеи демократической власти, идет еще дальше, утверждая, что президентская власть в современных демократиях – это преимущественно власть убеждения. А поскольку убеждение – обоюдный процесс сближения позиций, власть убеждения состоит в достижении согласия. По мнению психолога Т. Болла [Болл Т., 1993], власть убеждения – уникальная сторона более широкой сферы, которую homo sapiens разделяет с другими живыми существами, – способности общения посредством речи, символов и знаков. Именно в ходе общения (коммуникации) создаются и поддерживаются человеческие сообщества. Одним из самых популярных примеров, иллюстрирующих такое понимание власти, выступают отношения водителя и регулировщика. Регулировщик с помощью свистка и жеста заставляет шофера остановиться, повернуть направо или налево, то есть применяет свою власть, пользуясь общим языком, на котором можно «скомандовать», «приказать». Иногда говорят, что регулировщик мог бы, игнорируя общение, просто застрелить водителя или заставить его подчиниться при помощи дубинки. Но в этом случае власть (во всяком случае, в ее коммуникативном понимании) исчезает, ее подменяет акт насилия. Как видим, современные концепции власти, несмотря на все различия между ними, основной упор делают именно на коммуникативном аспекте власти.
В этом контексте СМИ выступают как едва ли не самый главный механизм общения власти и народа: именно с их помощью и на их основе как публичных арен обсуждения граждане могут осуществлять контроль над управленческими решениями власти. Более того, СМИ выдвигаются на первый план в отношениях «власть-общество», поскольку именно благодаря их сообщениям действия власти становятся доступными обществу. Эта «сопряженность» с властью в общественном сознании и подпитывает в современных условиях концепцию (или, как считают некоторые, миф) о медиа как «четвертой власти».
Если попытаться проанализировать отечественные реалии, то в нашей стране, совсем недавно (по меркам истории) освободившейся от государственной монополии на средства массовой информации и пропаганды (СМИП), современные российские журналисты нередко склонны считать себя «совестью нации». Правда, стоит отметить, что это не только подчеркивание собственной значимости, демонстрация стремления казаться большим и лучшим, чем ты есть на самом деле, но и отражение отмеченной исследователями четкой закономерности: чем менее развиты институты гражданского общества, то есть его самосознание, тем в большей степени общество склонно перекладывать ответственность за контроль над властью на плечи СМИ.
Известный аналитик СМИ И. Засурский полагает, что концепция «четвертой власти» в России умерла еще до того, как реальные экономические трудности, связанные с резкой сменой собственности, т. е. переходом СМИ в собственность финансово-промышленных групп, сделали ее экономически несостоятельной, и не в результате политического давления, о недопустимости которого отечественные медиа кричат и поныне. Она оказалась мертворожденной: еще в советской утробе ее убил страх новых собственников СМИ перед возможным пересмотром полулегальной приватизации новым правительством. Этот страх оказался сильнее боязни потерять высокий самостоятельный статус и свободу выбора политической позиции. СМИ как «четвертая власть», справедливо пишет Засурский, – абберация, так как задача СМИ – выражать и отражать общественное мнение, а не быть властью. СМИ – не власть, но без СМИ власть не может работать [Засурский И., 2001].
3. Социальные функции и миссия журналиста
Здесь возникает еще одна проблема, связанная с социальным статусом самих работников масс-медиа, прежде всего журналистов, которые ныне – и в значительной большей степени, чем раньше, – входят в истеблишмент, т. е. во властвующую, или правящую, элиту, представляя собой особый и весьма важный «отряд» этой сравнительно незначительной по численности, но весьма значимой по ее деятельности для общества социальной группы.
Элита – социальная группа, представляющая собой меньшинство, «высшее» в силу своей власти над другими группами или в силу своего влияния в обществе. Правящая элита нередко – часть господствующего класса, обладающая политической властью.
Элиты – это группы, выполняющие руководящие функции в демократическом порядке, а в современных условиях конкурентной демократии к политическим элитам относят те группы, которые борются за голоса избирателей на политическом рынке.
В то же время надо сказать, что само слово «элиты» применительно к демократии звучит двусмысленно: ведь цель и идея демократии, сама ее суть, как и цель демократических революций состоит именно в том, чтобы отнять у властвующих их особенные привилегии, чтобы ликвидировать группы, слои, классы, имеющие как бы априорное право на власть. Но реальность демократического процесса сложнее теории, она не подтверждает такой взгляд, показывая, что демократический порядок не исключает, а наоборот, предполагает существование элит. Мы только и слышим в разных контекстах о политических элитах и вообще в прессе рассуждения об элитах, словосочетания типа «согласие элит» и т. п. – одни из самых распространенных. Странно, но наше «демократическое» ухо воспринимает это спокойно.
В политической науке выделяют три основных типа элит: властные элиты (элиты власти), ценностные элиты и функциональные элиты.
Властные элиты – это более или менее закрытые группы со специфическими качествами, имеющие властные привилегии. Это «господствующие классы» – политические, военные или бюрократические; наиболее близким и ярким примером властной элиты является советская «номенклатура».
Ценностные элиты (автором термина и основоположником исследований в этой области является философ и социолог Альфред Вебер (1868–1958), брат Макса Вебера) – это творческие группы, влияние которых на установки и взгляды широких масс позволяет причислять их к элитам: это видные философы и ученые, выступающие в роли экспертов и советников власти, т. е. интеллигенция в широком смысле слова, к которой относятся и журналисты и современные политтехнологи.
Наконец, функциональные элиты – это влиятельные группы, которые в ходе конкуренции выделяются из широких слоев общества и перенимают важные функции в социальном порядке; это сравнительно открытые группы, вступление в которые требует определенных достижений. К ним относятся представители большой науки или менеджеры, формирующие, согласно К. Гэлбрейту, техноструктуру современного общества.
Для наших целей наибольший интерес представляют именно ценностные элиты (куда входят и журналисты), представители которых формируют ценностную и смысловую сферу общества, наделяя мир и жизнь смыслом. В середине XX в. возникает представление о рефлексивных элитах, разработанное немецким социологом Хельмутом Шельски (1912–1984). Функционально это стоящие параллельно «производителям товаров» «производители смысла», доминирующие в таких сферах, как образование, общественное мнение, информация, и в силу своего положения воздействующие на сознание людей. Монополизировав смысл жизни, мировоззрение, оценки событий, постановки жизненных целей и т. д., эти «производители смысла» образовали, по Шельски, новую систему господства – духовного господства, что позволяет им удовлетворять также и свои властные амбиции. (Подробно содержание и структура этой системы рефлексивной элиты рассмотрены Х. Шельски в очень интересной и содержательной книге, опубликованной в 1971 г. под характерным названием: «Работу делают другие. Классовая борьба и господство интеллектуалов».)
Как видим, социальное положение журналистов, составляющих часть рефлексивной элиты современного общества, в котором они реально выполняют важную функцию проектирования информационно-коммуникационных сетей глобализирующегося мира и их использования для трансляции создаваемых ими же смыслов, подпитывает их убеждение в существовании «четвертой власти», носителями которой они являются. В общем и целом наличие элит действительно свидетельствует о тот, что в демократии существуют структуры господства, хотя в большинстве случаев «четвертая власть» – это всего лишь метафора, ибо реальное функционирование СМИ определяется и ограничивается нормами их деятельности, принятыми в том, или ином обществе.