Мир всем
Шрифт:
Кузьма Иванович крякнул:
— Точно! Шапито в марте хоронили. Поднадзорных съехалось со всей области. У нас ведь сто первый километр, значит, кого только не занесёт — каждой твари по паре: и уголовники, и политические, и нетрудовые элементы.
— На сто первый километр от города выселяют тех, кому в крупных городах жить запрещено? — уточнила я.
— Всё правильно, — подтвердил Кузьма Иванович. Расстегнув ворот гимнастёрки, он крепко растёр ладонью шею с рваным шрамом под подбородком и, перехватив мой взгляд, пояснил: — Преступник ножом полоснул во время рукопашной. О чём я говорил? Ах, да, про похороны Шапито. Он появился у нас ещё до войны, вместе со своим корешом Колей-глыбой. Коля-глыба среди блатных в большом авторитете ходил: его слово — закон, никто перечить не смел, кроме Шапито. Они вместе
Честно говоря, я слишком вымоталась и изнервничалась, чтобы вникать в длинные объяснения милиционера о поднадзорных уголовниках, некогда проживавших на его территории. Меня всегда напрягали любители рассказывать подробности не по делу. Я сняла с себя ватник, в который куталась до сих пор, и свернула его на коленях.
— Кузьма Иванович, всё это, конечно, очень интересно, но моё загадочное письмо ничего не объясняет. Напрасно мы приехали. Хотя нет, не напрасно, — я взяла за руку Марка, — мы приехали для того, чтобы Марк спас вашего сотрудника Данилу.
Кузьма Иванович посмотрел на Марка:
— Доктор, вы тоже ничего не поняли?
Марк пожал плечами:
— Нет. Хотя… — Он запнулся. — Не может быть!
— Именно что может! — Не вставая со стула, Кузьма Иванович развернулся, отомкнул незатейливый сейф и извлёк оттуда картонную канцелярскую папку. — Дела умерших положено в архив сдавать, а я припозднился. Нагорит, конечно, от районного начальства, да мне не привыкать. Даром, что ли, до седых волос в лейтенантах хожу. — Он придвинул мне папку: — Так и быть, разрешаю посмотреть дело Шапито, но быстро и в моём присутствии.
— Да зачем он мне? — пробормотала я, полностью сбитая с толку. — Я вам на слово верю.
— Ох и непонятливая у тебя супруга, доктор, — обратился Кузьма Иванович к Марку и устало пояснил: — Уголовник под кличкой Шапито и есть Сергей Львович Вязников. Это его местные в Шапитова переделали, потому что настоящим именем он себя никогда не называл. Видимо, марать не хотел. Но тот бандюган, что в вас стрелять не стал, понял, чья ты дочь. Понял и Коли-глыбы испугался. Глыба бы его за дочку друга голыми руками на винтики разобрал и под паровой пресс положил, чтоб наверняка.
Шапито, Коля-глыба, поднадзорные уголовники, сто первый километр… Чтобы не заорать дурниной, я прижала пальцы к вискам, пытаясь привести в порядок закипающие чувства.
Кузьма Иванович придвинул ко мне раскрытую папку и показал фотографию худощавого мужчины с ироничным тонким ртом и широко распахнутыми глазами. Так вот он какой, мой отец. Я вгляделась в его черты, ничем не напоминающие меня. Разве только глаза. И брови. И нос. Отец был коротко стрижен, и я подумала: интересно, какого цвета его волосы. Значит, когда мама воспитывала меня в одиночку, он сидел в тюрьме с этим, как его? Колей-глыбой, заменившем ему семью, жену, дочку. Спасибо, мама, обманула меня лишь в том, что отец умер, а не стала выдумывать про героя-полярника или командира Красной армии, погибшего на деникинских фронтах. Разрозненные кусочки мозаики из упорного молчания бабушки, отсутствия фотографий, неизвестного мужчины, обрисованного соседкой, стали складываться в целостную картину постыдной семейной тайны, которую в литературе иногда именуют скелетом в шкафу.
После обеда у гостеприимных старушек мы лежали на сеновале, глядя,
— Однажды в девятом классе директор отправил старшеклассников разгружать дрова для школы, — без всякой связи сказал Марк. — Полуторки подъезжали одна за другой, и скоро под окнами школы вырос целый террикон из поленьев. Девчонки хихикали и особо не заморачивались, а парни похвалялись силой, кто поднимет самую большую охапку. Меня это злило, я вообще не любитель соревнований, даже социалистических, но отставать не хотелось, тем более что все мальчишки выкаблучивались перед одноклассницами, точнее, перед одной одноклассницей — Леной Вороновой.
— Лена Воронова была красивая?
— Очень красивая была! Чёрные локоны, голубые глаза, ресницы — как обувная щётка. По ней почти все пацаны с ума сходили.
Я совершенно, ни капельки не ревновала Марка к неведомой Лене Вороновой, но всё же спросила:
— И ты?
— Я нет! Мне нравилась совсем другая девочка, Катя, некрасивая, вредная и умная. Но я умело скрывал свою симпатию, и Катя ни о чём не догадывалась. Но вернёмся к дровам. Вообрази: шум, смех, шуточки, и тут я с полной охапкой дров спотыкаюсь и лечу прямо к ногам Лены Вороновой. На единственных школьных брюках дыра, в ладони огромная заноза размером с цыганскую иглу. Я стараюсь не показывать обиды и боли, пацаны заходятся от хохота, и я их не виню — сам был такой. Помню даже чёрные ботики на ногах Лены, в которые я только что носом не воткнулся. Уши полыхали так, что от них костёр бы загорелся. Во дворе на мгновение установилась тишина, потому что все ждали слов Лены. А она и бровью не повела, словно парни каждый день к её ногам падают. Только взяла мою руку с занозой и спрашивает: «Больно?» Ну какой же мужчина в таком признается? Нет, говорю, ерунда. И улыбаюсь во весь рот, хотя боль до плеча прошивает. И тогда Лена знаешь что сделала?
Я подняла голову:
— Что?
— Наклонилась, закусила зубами занозу и вытащила. На глазах у всех. Представляешь?! — Марк усмехнулся. — Ух, как мне парни завидовали!
— Наверное, Лена тебя любила.
Марк вынул из моих волос сухой стебелёк и легонько дунул в лоб, сдувая соринку:
— Да нет. Просто она очень добрый человек и не боится чужого мнения.
— Ты это к чему? — Я повернулась на бок и оказалась лицом к лицу с Марком. — Хочешь меня отвлечь от моих мыслей?
— Хочу. — Марк улыбнулся. — Вернёмся домой — я тебя познакомлю с Леной. Она недавно вышла замуж за моего друга и очень счастлива. Как и я.
Я вздохнула:
— С Леной познакомь, но перестать думать об отце я всё равно не могу. Понимаешь, у меня такое чувство, что сломалось всё, во что я верила. Я знала, что отец умер от тифа, это было обидно, горько, но понятно. А теперь выясняется, что он вор, уголовник, и я не представляю, как с этим жить. В детстве я думала, что если бы папа не умер, то точно был бы отважным моряком или передовым стахановцем, а его портрет напечатали бы в газетах, и я говорила бы друзьям: «Смотрите, смотрите, это мой папа». А вместо того, пока мы воевали, поднимали страну, учились, трудились, он воровал и сидел в тюрьме! Ты понимаешь? Воровал! — Я резко села и спрятала лицо в ладони, не в силах смотреть на Марка. — Если бы я знала об отце раньше, я никогда бы не вышла за тебя замуж, чтоб не позорить.
— Мне страшно от твоих слов, — тихо сказал Марк. — А если бы у меня оказался отец с уголовным прошлым, то, по твоей версии, я не должен был жениться на тебе, так получается?
— Нет, Марк! — воскликнула я и порывисто прижалась к нему, чувствуя щекой его дыхание. — Я хочу быть с тобой в любом случае!
Его тёплые губы легко коснулись моего виска.
— Знаешь, я тоже. И все наши переживания мы станем делить пополам, как последний кусок хлеба. И вообще, я уверен, что любовь это в первую очередь желание быть рядом в трудную минуту, даже если придётся противостоять всему миру. И ещё, если ты поступаешь правильно, по чести, то не надо бояться чужого мнения. Согласна? — Изо всех сил сдерживая слёзы, я кивнула, а Марк сказал: — Я знаю, что нам надо завтра сделать. Помнишь, наша попутчица в поезде посоветовала сходить к роднику. Кажется, называется Каменный ключ?