Мир всем
Шрифт:
— Поправится, говоришь! — обрадовался лейтенант. — Это дело! Поправится! — Он вскочил, покружил по двору и снова сел. — В рубашке Данила родился! Это надо же так свезти, чтобы рядом военврач оказался! — Он цапнул меня за руку своей огромной лапищей. — Спасибо вашему мужу, ой спасибо! Даниле ведь только-только восемнадцать стукнуло, жить да жить!
Последним Данила запомнил сильный толчок в грудь. Потом он кувырком полетел в чёрную яму без дна и выхода. В яме стоял дикий холод, не зимний, морозный, а какой- то другой, косматый, страшный, давящий, из которого его выдернула резкая боль, внезапно просверлившая грудь насквозь. Он боялся снова оказаться в пропасти и всеми силами старался удержаться на кромке сознания, но удавалось плохо, потому что мозг заполнял гулкий барабанный бой: бум… бум… бум…
— Молодец, парень, — зазвучал мужской голос. — Держись, мы ещё на твоей свадьбе попляшем.
Перед тем как снова ухнуть в пропасть, Данила успел понять, что его куда-то несут.
«К маме, — запоздало стукнуло в мозг, — хочу к маме».
В местное отделение милиции его перевели из Пскова на усиление, потому что в районе появилась банда, специализирующаяся на ограблении поездов. Охватить предстояло большой район, кадров не хватало, и на каждую станцию откомандировали по одной штатной единице личного состава областного центра.
Он сразу подружился с начальником опорного пункта товарищем лейтенантом Кузьмой Ивановичем и сержантом Колей Квасниковым, выложив им как на блюдечке свою нехитрую биографию: школа — оккупация — партизанский отряд — работа на заводе, отец сложил голову под Варшавой, а маму разбомбили в санитарном поезде, куда она пошла санитаркой.
Вскоре после того, как погнали немцев, мама положила ему руки на плечи и поцеловала в макушку:
— Сынок, отпустишь меня работать в сан- поезд? Тебе уже шестнадцать, на заводе хвалят, руки у тебя из правильного места растут, сможешь прожить один. А я только и думаю, как на фронт уйти. Давно бы собралась, да тебя боялась оставить. Но ты не переживай за меня, в санпоезде безопасно, он ведь по тылам ездит, в самое пекло не суётся.
Он и сам мечтал попасть на фронт, благо партизанский опыт имелся, но военком злой попался, не пустил по малолетству, сказал: хватит тебе, паря, навоевался вдоволь, кто-то должен и хозяйство поднимать. Глянь, из работников одни женщины остались. Кто им плечо подставит, если не ты?
Из военкомата он вернулся сердитый и с размаху отпинал ногами шины покорёженного немецкого «Хорьха», что застрял под руинами моста:
— Всё равно попаду в армию! Мне до восемнадцати полгода осталось!
Торопя время, Данила зачеркивал дни в календаре, но девятого мая карандаш не поставил заветный крестик, а обвёл дату в кружок. Хотя победу ждали, она обрушилась подобно летнему ливню после сильной засухи.
Люди высыпали на улицу, целовались, плакали, две незнакомые девчонки схватили его за руки и закружили в бешеном хороводе:
— Девятое мая! Запомним! Лучший день на все времена!
Данила радовался вместе со всеми, не жалея глотки кричал «Ура!», орал песни, а вечером сел на раскуроченное обстрелом крыльцо Поганкиных палат и заплакал от обиды, что не смог дойти до Берлина и лично кирзовыми армейскими сапогами растоптать фашистское логово.
В тот день, когда ему исполнилось восемнадцать, Данила пришёл в райотдел милиции и угрюмо сказал начальнику:
— Хочу у вас служить. Если прогоните, то буду приходить каждый день…
Явь возвращалась к нему урывками, то и дело снова окуная с головой в чёрную пропасть. Хотя губы шевелились с трудом, он сумел позвать:
— Мама, мамочка.
— Маму зовёт, — как сквозь толщу воды долетел до него мягкий девичий голос. — Марк Анатольевич, я сейчас заплачу.
— Ну что ты, Лиза, теперь надо не плакать, а радоваться. Пулю я извлёк успешно. Правая доля лёгкого задета, но уверен, что организм полностью восстановится. Ну а реабилитация зависит от тебя, ты же здесь фельдшер.
— Я буду стараться, Марк Анатольевич! Если бы не вы… — Речь оборвалась, и послышалось тихое всхлипывание. — Это мой первый раненый.
— Ну-ну-ну, — снова заговорил мужчина, — опыт приходит с годами. А что касается данного пациента, то вы справитесь. Обязательно. Ещё и на его свадьбе спляшете. Может быть даже в качестве невесты.
— Скажете тоже, — ойкнула девушка.
— Ну а почему нет? Не просто же так твой первый раненый такой красавец. Ну, а если серьёзно, то сейчас он будет отходить от эфира, поэтому будь внимательна и сиди рядом.
Голоса удалились и стали неразборчивыми, то возникая, то растворяясь в полосе боли.
— Мама, мамочка, — снова позвал он и успокоенно закрыл глаза, когда его лба нежно коснулась прохладная рука, чуть пахнущая лекарством.
«Всё будет хорошо, сынок, — бессловесно отозвался в мыслях родной голос, — я молюсь за тебя».
Крохотный закуток поселкового отделения милиции плавился от табачного дыма. Коротко взглянув на меня, товарищ лейтенант Кузьма Иванович привстал со стула и толкнул рукой форточку. Я глотнула свежего утреннего воздуха и прислонилась головой к плечу Марка. Он обнял меня:
— Устала?
— Перенервничала.
— Сейчас закончим и пойдёте спать. — Кузьма Иванович пробежал глазами листок с нашими показаниями. — Вроде бы всё верно. Жалко, что вы лица того подонка не видели. Но я всё равно отыщу банду, слово даю! До этого они кровью не следили, только вагоны грабили, но теперь после Данилы точно озвереют. За покушение на работника милиции приговаривают в высшей мере, им теперь терять нечего, так что пойдут кровью следить. Вам, кстати, очень советую держаться настороже, а лучше вообще уехать.
Листы с нашими показаниями отправились в синюю папку с кривой надписью «Дело номер 15».
Потерев кулаками красные глаза, лейтенант взял из пачки очередную папиросу и размял в пальцах:
— Кстати, зачем вы сюда вообще приехали? Родню проведать?
Я вздохнула:
— Скорее разыскать. Я всё время знала, что мой отец умер, а недавно получила странное письмо, что Сергей Вязников умер в марте и похоронен на местном кладбище. Вот мы и приехали выяснить истину. Попутчица в поезде сказала, что в марте только какого-то Шапитова хоронили. Наверное, насчёт моего отца скорее всего была злая шутка или ошибка.