Миргород
Шрифт:
Кричала. Ах, как она кричала!
Черт, как же неудобно все вышло... Сколько ей сейчас лет-то? Когда это она в школу у него ходила? В восьмом, что ли?
– Мне всего шестнадцать лет. Между прочим, ты вчера совратил несовершеннолетнюю. Ну, как? Страшно теперь, да? Но это все чепуха, потому что есть еще одно.
Мария стояла в дверях, рассматривая его в упор. Спокойная и даже как будто чем-то довольная. Она же совсем не в его вкусе - внезапно понял Карл. Он всегда любил худощавых, высоких, с длинными ногами, а тут крепкая, налитая, коренастая такая. Ноги полные. Вот никогда ему не нравились
– Ты мне теперь должен, директор. Очень много должен. За совращение - ты мне должен несколько лет. Так ведь? Сколько там дают сейчас таким по закону? А сколько они живут на зоне? Вот так-то. А второй долг - это твоя жизнь, которую я спасла вчера. Теперь ты мой должник, и будешь делать то, что я скажу. Согласен? Или будем вызывать милицию?
Карл смотрел на нее и со стыдным ужасом, с горячими щеками, понимал, что простынка, которой он был накрыт, совсем ничего не скрывает. Совсем - ничего. У него просто очень давно не было женщины...
– Вижу, - кивнула с ухмылкой Мария.
– Согласен. Ну, поднимайся, герой. Весь поднимайся, весь. Покормлю, напою, а там и поговорим о делах наших скорбных.
Кажется, это была какая-то цитата.
***
Да, была лично знакома. Как-то Карл привел с рынка какого-то странного мужика. Карл - это мой муж, если что. Ну и что тут такого, что мы официально не зарегистрированы? По нашему времени главное не регистрация, а сам факт. Не закон, а понятия. Жизнь, понимаете? Наш брак был всеми принят. Но если надо кому, так завтра же печать поставлю.
Вот тот, которого Карл привел, это и был он, кого все потом стали называть Иеро. Хотя он на самом деле тоже был Карл. Зачем привел? Ну, помочь, наверное, хотел ему, что ли... Карл - он же очень добрый, знаете. Всегда и всем помогает. Убийца? Кто убийца? Карл? И что с того? Это просто такая работа у него была. Никаких там личных мотивов. А тут, видно, просто понравился ему человек. Или, может, просто против серых. Карл, он этих серых очень не любил. И если мог, всегда вредил им.
Да, мы на самом деле все здесь не любили серых. Почему тогда им подчинялись? Ну-у-у... Это трудно объяснить. Вот, старая милиция, когда еще была - мы же не любили ее? Но все равно подчинялись. Выполняли все требования. Наверное, не потому даже, что боялись, а потому что порядок такой был. Вот и тут - был такой порядок установлен. Серые ходили везде, а мы, значит, им вроде как подчинялись. Но не любили, нет.
А Карл всегда, когда мог - он вредил им. Он их просто ненавидел, серых. Говорит, с детства у него так.
Хотя, странно это - в его детстве серых точно еще не было. Это же совсем недавно такие порядки появились. При мне все уже. На моих глазах.
Да, тот приезжий Карл был у нас здесь целый день и еще ночь. И мы разговаривали. Я его еще покормила. И спать уложила. А потом он ушел. Приходил иногда в гости. Редко. А мы ходили к нему. Мы же, типа, друзья у него были. Больше в городе у него -- никого. К кому ему еще идти?
Ну, а дальше - сами знаете, что и как было.
– -
Как многие и многие истории ранее этой начинались с того, что появлялся вдруг в неком городе с мудреным названием неизвестный до того никому человек, так и тут все началось совершенно неожиданно: с мутного оконного стекла в каплях дождя, косо бегущих по непременной дорожной пыли, с перебивающих друг друга тамтамов вагонных колес, с мелькающих за двойным стеклом еще серых весенних полей и перелесков, черных изб, вдруг одиноко стоящих на пригорке, каких-то полуразрушенных заводских корпусов, поднимающих к небу острые колья ржавой арматуры, и со стука в дверь проводника:
– Прошу прощения, мой господин, но через полчаса уже подъезжаем.
Карл снова открыл глаза и еще успел, был такой момент, подумать, что на самом деле все началось вовсе не здесь, не сейчас и даже далеко не вчера. И надо бы объяснить для начала, хоть даже и самому себе, что он тут, собственно, делает - один в просторном странно пустом четырехместном купе. Но тело уже как бы само, без управления и лишних мыслей, поднялось, уперлось в верхние полки крепкими руками, качнуло пару раз, разминая мускулы, спрыгнуло умело и упруго на потрепанный синий коврик внизу.
– Спасибо, уже встал!
– крикнул Карл, обернувшись в сторону двери и начал собираться на выход.
Да, история началась не сегодня и не вчера и даже не тогда, когда он сел в этот поезд. Когда, кстати? В поезд - когда? Хотя, это все можно будет обдумать позже. История началась миллиарды лет назад. Вернее, это не история еще была, потому что историю делают люди. И записывают историю тоже люди. А людям, кстати, свойственно ошибаться. Там, во времена до истории, была, наверное, палеоастрономия какая-нибудь, когда все крутилось, и собиралось в планеты, потом палеонтология и всякие динозавры, палеоантропология, а вот собственно история - это уже совсем недавно, рукой подать через века, какие-то десять-двадцать тысяч лет.
Думая так, Карл машинально стянул длинные волосы в хвост, подкрутил кверху кончики усов, пересчитал так же машинально, на полном автоматизме двигая пальцами, мелкие пуговицы на роскошной белой сорочке с длинными концами отложного воротника. Руки все делали сами, привычно, не мешая мыслям, которые были где-то далеко отсюда, за сотни и тысячи миль, в старинных каменных маленьких городах, в которых Карлу было всегда так уютно и так все знакомо.
Он повернулся к зеркалу, занимающему почти всю поверхность двери.
Высокий. Даже по сегодняшним меркам, когда молодежь, дети голодного послевоенного поколения, растет, как на дрожжах, он был высок. Скорее, худой, чем упитанный. Карл повернулся боком - да, худощав. Ни живота, как у многих, любящих пиво - а он его как раз любил, и помнил, что любил, и помнил - какое, ни второго подбородка или обвисших, как у бульдогов, щек. Возраст совершенно не отражался на этом лице и этой фигуре. Таким бывает на первый взгляд сорок лет - самый расцвет, считай. А поговоришь с ним, вслушаешься - дашь уже и все шестьдесят. А может и больше.