Миры Клиффорда Саймака. Книга 18
Шрифт:
— Здравствуй, сынок, — сказал ему Харви. Точнее, он не произнес эту фразу, а передал ее в виде мысли прямо в мозг Харрингтона. — Здравствуй. Я очень рад, что ты наконец вернулся.
Харрингтон резко шагнул вперед, к металлическим перилам, прислонил к ним деревянный молоток и ухватился обеими руками за горизонтальный металлический стержень поручней. Наклонившись вперед, он с головой окунулся в поток отеческой любви, поднимавшийся к нему от машины, находившейся там, внизу. Это была любовь его отца, и он словно снова
В горле у него появился колючий комок, и слезы навернулись на глаза. В одно мгновение он забыл пустынную улицу, по которой только что возвращался домой, забыл бесчисленные годы одиночества…
Любовь отца продолжала струиться к нему из углубления в центре зала. Это была любовь с легким оттенком юмора — и как только он мог ожидать чего-либо другого от существа, с которым был так тесно связан на протяжении долгих тридцати лет?
— Ты хорошо поработал, мой мальчик. Я горжусь тобой. И я счастлив, что ты вернулся ко мне.
Харрингтон перегнулся через перила, неудержимо притягиваемый сыновним чувством к отцу, неподвижно лежавшему там, в углублении. Одна из металлических штанг оказалась на уровне его живота, и твердый узел на рубашке больно воткнулся ему в живот.
Автоматически сработал рефлекс, словно какой-то переключатель щелкнул у него в голове, и он почти машинально произнес:
— Я завязал этот узел потому, что я не… — Тут он спохватился, встряхнулся и начал повторять фразу уже осознанно, словно произнося магическое заклинание: — Я завязал этот узел потому, что я не последний джентльмен. Я завязал этот узел потому, что я…
Он понял, что уже не говорит, а кричит. Пот струился по его лицу. Он боролся со своим телом, словно пьяный, пытался отодвинуться от поручней, но по-прежнему ощущал присутствие отца. Тот не навязывал ему свою волю, ничего не требовал от него, но явно был уязвлен и заинтригован проявлением сыновней неблагодарности.
Рука Харрингтона сорвалась с поручней. Его пальцы коснулись рукоятки деревянного молотка и тут же сомкнулись на ней. Он поднял молоток над головой, чтобы метнуть его туда…
В этот момент он услышал за спиной сухой щелчок дверного замка и быстро обернулся.
На пороге стоял Седрик Мэдисон, и на его лице, лице, принадлежавшем мертвой голове, застыло выражение невозмутимого спокойствия.
— Избавьте меня от него! — прорычал Харрингтон. — Пусть он оставит меня в покое, иначе берегитесь!
Он почувствовал изумление, поняв, что говорит серьезно, говорит о том, что способен сделать. Его поразило, что даже у такого мирного человека, каким он не без оснований считал себя, могло возникнуть яростное желание убить другого человека, убить без малейших колебаний.
— Хорошо. — Мэдисон пожал плечами, и отеческая любовь исчезла,
Харрингтон и Мэдисон по-прежнему стояли лицом к лицу.
— Я искренне сожалею, Харрингтон, что все получилось таким образом. Вы первый, кто…
— Вы совершили большую ошибку, — гневно бросил Харрингтон. — Вы решили, что меня можно просто выбросить на свалку. И что же, по-вашему, я должен был делать? Прогуливаться целыми днями в парке, размышляя о том, что случилось со мной?
— Мы готовы снова взять вас. Согласитесь, что это была легкая, приятная жизнь. И так вы сможете прожить до конца.
— Я не сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы смогли, даже не спрашивая меня. Вы, Уайт и все остальные.
Мэдисон вздохнул, и вздох этот был полон терпения и понимания.
— Оставьте Уайта, не впутывайте его в наши дела, — произнес он. — Этот несчастный дурачок думает, что Харви… — Он не закончил фразу, оборвав ее коротким смешком. — Поверьте, Харрингтон, наша организация исключительно надежна и эффективна. Она гораздо эффективней, чем, например, даже дельфийский оракул.
Мэдисон был бесконечно уверен в себе. Настолько уверен, что Харрингтон содрогнулся от ощущения опасности. Ему почудилось, что он оказался в ловушке. Его загнали в тупик, из которого не было выхода.
Он был отдан на милость победителей. Мэдисона, стоявшего перед ним, и Харви, находившегося там, внизу, позади. В любой момент Харви мог нанести ему очередной удар. И, несмотря на все что он придумал, несмотря на молоток в руке, несмотря на узел на рубашке и идиотскую фразу, придуманную им, Харрингтон боялся, что не сможет устоять.
— Я не совсем понимаю ваше удивление, — мягко сказал Мэдисон. — На протяжении многих лет Харви был для вас отцом или тем, что наиболее похоже на отца. Может быть, даже больше чем отцом. Вы были всегда, и днем, и ночью, гораздо ближе к нему, чем к любому другому человеческому существу Он заботился о вас, следил за вашим самочувствием, иногда немного направлял вас Ваши взаимоотношения были гораздо более тесными, чем вы можете себе представить.
— Но почему? — воскликнул Харрингтон, безуспешно пытавшийся найти выход из тупика, отыскать способ защиты более действенный, чем завязанная узлом рубашка.
— Просто и не знаю, как объяснить вам, чтобы вы поверили! — страстно воскликнул Мэдисон. — Дело в том, что отеческие чувства вовсе не были стратагемой Сейчас вы находитесь к Харви, а может, и ко мне несравненно ближе, чем когда-либо сможете сблизиться с любым другим существом. Никто не смог бы работать с вами так долго, как Харви; между вами с годами установилась теснейшая связь. Как Харви, так и я — мы не хотим ничего иного, кроме вашего блага Может быть, вы позволите нам доказать это?