Миры Клиффорда Саймака. Книга 18
Шрифт:
Да, подумал Харрингтон, да, приятель, ты совершенно прав. Был когда-то оракул в Дельфах, а кто был еще раньше? И как ловко вы приспосабливались — то использовали оракула, то компьютер. А что было в промежутке между ними? Может быть, кто-то руководил нами из монастырских стен? Или из дворца? А может, из какой-нибудь невзрачной конторы?
Впрочем, операция могла и не быть непрерывной. Вполне возможно, что вмешательство требовалось лишь в определенные критические моменты истории.
И какова же была истинная цель этого гигантского предприятия? Направлять неуверенно бредущее вперед человечество?
«А я сам? — подумал Харрингтон. — Был ли я лицом, игравшим наиболее существенную роль, человеком, предназначавшимся для того, чтобы написать финальный вердикт многим векам обработки человеческой расы? Да еще не своими словами, а по подсказке этих двух существ: одного, находившегося в углублении в центре зала, и другого, лежавшего на мостике. Но было ли их действительно только двое? Или они составляли одно существо? Возможно ли, чтобы они были продолжением друг друга? Ведь в тот момент, когда погиб Мэдисон, почти сразу же скончался и Харви…»
— Вот в чем твоя беда, приятель, — обратился Харрингтон к лежавшему перед ним на полу существу — Ты слишком во многом был похож на человека. Ты стал чересчур самоуверенным, чисто по-человечески самоуверенным, и наделал ошибок.
И худшей из ошибок было то, что они позволили ему ввести неандертальца в число героев одного из его первых романов.
Харрингтон медленно направился к дверям, потом остановился и оглянулся на лежавшую на полу бесформенную массу. Через час-другой ее обнаружат И сначала решат, что кто-то убил Мэдисона. Но потом заметят изменения и поймут, что это не Мэдисон. Да, им придется поломать себе голову, тем более что Мэдисона они так и не найдут. Будет много вопросов и по поводу Харви, который больше никогда не заработает никогда не выдаст ни одного пророчества. И они найдут деревянный молоток!
Молоток! У Харрингтона зашевелились волосы на голове. Он чуть не забыл молоток!
Он вернулся и подобрал валявшийся на полу инструмент Ему страшно было подумать, что случилось бы, если бы он оставил его возле Харви. Потому что на рукоятке обнаружили бы отпечатки его пальцев, после чего полиция обязательно стала бы допрашивать его.
И поручни тоже, наверное, покрыты отпечатками пальцев, подумал он. Нужно убрать их. Он достал платок и принялся тщательно протирать металлический стержень. На мгновение у него мелькнула мысль, что это не имеет особого смысла, поскольку, строго говоря, он не совершил никакого преступления.
Не совершил преступления?
Но мог ли он быть уверенным в этом?
Кем был Мэдисон — злодеем или благодетелем человечества?
Никто не смог бы с уверенностью ответить на этот вопрос. По крайней мере, сейчас. Да, наверное, и в ближайшем будущем. Может быть, это вообще невозможно выяснить. Потому что человечество получило такой толчок для движения в нужном направлении, что вряд ли сможет когда-нибудь сойти с этого давно намеченного пути. До самого своего последнего часа он будет мучиться вопросом: был ли он прав, поступив таким образом?
Он будет пытаться улавливать самые незначительные признаки отклонений в развитии человечества. Он будет думать, что те или иные очередные тревожные события, о которых пишут газеты, могли бы и не произойти, останься на своем месте этот чужак, сейчас распростертый перед ним на полу. Он будет просыпаться ночами, пытаясь вырваться из кошмара несчастной судьбы, которую сам создал себе, создал своими собственными руками.
Он протер перила и, подойдя к дверям, с такой же тщательностью протер ручки, сначала с одной, потом с другой стороны. Потом захлопнул за собой дверь. И только тогда он подумал, что избавился от ужаса и теперь может развязать узел на рубашке.
Харрингтон никого не встретил ни в вестибюле, ни на улице возле здания редакции. Он довольно долго стоял, совершенно спокойный, глядя на уходившую вправо и влево пустынную улицу, всматриваясь в становившиеся все отчетливее в холодном свете разгоравшейся зари силуэты зданий.
Он съежился под хлынувшим на него предрассветным холодом, под недобрыми взглядами темных окон домов. Теперь эта улица навсегда станет символом его подлинной вселенной. И ему послышалось, что на улице кто-то закричал. Наверное, это кричала его вина.
Он знал, что у него оставалась возможность забыть все случившееся, стереть из сознания до мельчайших подробностей память об этом происшествии, оставить все позади. Существовал путь, по которому даже сейчас он мог вернуться в безопасность и комфорт и даже, да, даже в блаженство. И этот путь выглядел весьма соблазнительно. Не было никаких серьезных оснований отказываться от него. Никто, кроме него, Харрингтона, не мог выиграть или проиграть на этом пути.
Харрингтон сердито потряс головой, стараясь отогнать эти мысли, и, переложив молоток из одной руки в другую, перешел через улицу. Подойдя к машине, он открыл багажник и бросил туда инструмент.
Теперь, когда в руках у него больше ничего не было, он не торопился и долго стоял совершенно неподвижно, прислушиваясь, как тишина медленными волнами пульсирует у него в голове, будто холодный безжалостный прилив.
Внезапно Харрингтон вскинул руки и схватился за голову, чтобы не дать ей взорваться. Он почувствовал страшную слабость во всем теле. Было ясно, что это реакция организма на нервное напряжение последних часов. Его нервы сдали, не выдержав наступившего расслабления.
И тогда удушливая тишина вдруг превратилась для него в величественный покой. Он опустил руки.
Подъехал автомобиль. Харрингтон рассеянно следил, как тот остановился у обочины в нескольких метрах от него.
Из автомобиля донесся звук включенного на полную мощность радиоприемника:
«…в письме, направленном президенту, в котором он отклоняет сделанное ему предложение, Энрайт заявляет, что долго прислушивался к голосу своей души и пришел к выводу, что и для страны, и для всего мира будет лучше, если он откажется от предложенного поста. В Вашингтоне политические обозреватели и дипломатический корпус не знают, что и думать. Они ломают головы над вопросом: какова может быть связь между внутренним голосом сенатора и Госдепартаментом?