Миры Клиффорда Саймака. Книга 18
Шрифт:
— Это просто смешно! — закричал он. — Чего вы хотите добиться?
— Я очень огорчен, что расстроил вас, — сказал Леонард. — Мне надо было более осторожно разговаривать с вами на эту тему. Очевидно, есть нечто…
— Да, есть нечто, что доставит мне удовольствие, — перебил его Харрингтон. — Немедленно распрощаться с вами.
— Может быть, я могу что-нибудь сделать для вас? Хоть что-нибудь…
— Вы и так уже сделали достаточно, — жестко бросил Харрингтон. — Даже более чем достаточно, можете мне поверить.
Он опустился в кресло и, вцепившись в подлокотники, попытался
Услышав стук входных дверей, он позвал Адамса.
— Вам что-нибудь нужно, сэр? — почтительно откликнулся Адамс.
— Да. Скажите мне, кого вы видите перед собой? — Но, сэр, — ответил явно озадаченный Адамс, — это же вы — сэр Холлис Харрингтон.
— Спасибо, Адамс. Я так и думал.
Уже стемнело, когда он уселся за руль своей машины, не торопясь проехал хорошо знакомой улицей и остановился перед старинным домом с белыми колоннами, едва видневшимися сквозь густую темную зелень парка.
Выключив зажигание, он вышел из машины и остановился, словно хотел в очередной раз проникнуться атмосферой этой улицы — строгой, корректной улицы аристократического вида — настоящего островка старины в нынешнем материалистическом мире. Даже немногочисленные проезжавшие по улице автомобили, казалось, ощущали царивший здесь дух благородства, подумал он. Они двигались здесь медленнее, их моторы работали тише, чем на остальных улицах, что заставляло невольно задумываться о наличии у этих механических существ весьма неожиданного для них чувства такта.
Повернувшись спиной к улице, Харрингтон направился по аллее к дому. Ароматы пробуждающегося к жизни весеннего сада нахлынули на него в темноте неудержимым потоком. Он невольно пожалел, что не приехал засветло, потому что Генри, садовник его матери, не имел себе равных в искусстве выращивания тюльпанов.
Медленно идя по аллее и наслаждаясь запахами зелени и цветов, он почувствовал, как постепенно избавляется от возникшего после встречи с журналистом ощущения, что он столкнулся с чем-то странным и непонятным. Одно только его присутствие на этой улице, на этой аллее возрождало в нем уверенность, что все в порядке, все идет так, как должно идти.
Он поднялся по аккуратным кирпичным ступенькам на крыльцо и протянул руку к молотку.
Салон был освещен, и он подумал, что мать ожидает его там, но дверь все равно откроет Тильда, прибежавшая из кухни. Возраст не позволял почтенной даме передвигаться со свойственной ей в прошлом живостью.
Он постучал и стал ждать. Ему вспомнились счастливые дни, проведенные в этом доме до поступления в Гарвард. Тогда еще был жив отец. Несколько семей, представителей старых родов, оставшихся с той поры, все еще проживали по соседству, но он уже много лет не встречал никого из них. Приезжая сюда, он буквально не показывал носа наружу, проводя бесконечные часы в долгих беседах с матерью.
Дверь распахнулась. Но на пороге почему-то стояла не Тильда в своей обычной шуршащей юбке и кофте с белым накрахмаленным воротничком, а какая-то совершенно не знакомая ему женщина.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы, по-видимому, соседка?
— Я живу здесь, — сухо ответила женщина.
— Но… Но я же не мог ошибиться! — воскликнул Харрингтон. — Ведь здесь живет миссис Дженнингс Харрингтон.
— Сожалею, но мне неизвестно это имя. Какой номер дома вам нужен?
— 2034 по Саммер Драйв.
— Да, это здесь, — удивилась женщина, — но миссис Харрингтон… Я вообще не знаю никого с такой фамилией. Мы живем здесь вот уже пятнадцать лет, и за все это время поблизости никогда не было никаких Харрингтонов.
— Мадам, — растерянно произнес Харрингтон, — поверьте, это крайне важно для меня…
Женщина резко захлопнула дверь перед его носом.
Он еще долго стоял на крыльце перед закрытой дверью. В какой-то момент он поднял руку, чтобы снова взяться за молоток, но удержался. Постояв еще немного, он вернулся на улицу.
Остановившись возле машины, он пристально всмотрелся в дом, куда на протяжении многих лет приезжал повидаться с матерью, — дом, в котором прошло его детство.
Он открыл машину и сел за руль. Руки дрожали так сильно, что он с трудом достал ключ из кармана и долго возился, пока не вставил его в замок зажигания.
Он повернул ключ, и двигатель заработал. Тем не менее Харрингтон не сразу тронулся с места, а еще несколько минут неподвижно сидел, крепко, до судорог, стискивая руль и не отводя взгляда от дома. В мозгу продолжала крутиться и никак не могла улечься мысль о том, что вот уже пятнадцать лет кто-то чужой жил в этих родных стенах.
Но где в таком случае его мать и ее верная Тильда? Где Генри со своими несравненными тюльпанами? Куда подевались бесчисленные вечера, проведенные в этом самом доме за последние годы? И долгие беседы в элегантно обставленном салоне перед камином, заполненным пылающими березовыми и буковыми поленьями, возле которого на ковре дремал свернувшийся клубком старый кот?
Была какая-то упорядоченность, подумал Харрингтон, какая-то зловещая система в последовательности событий его жизни. В образе жизни, в написанных книгах, в случавшихся в его жизни привязанностях и, пожалуй, еще больше в тех, которые так и не случились. Какая-то непреклонная сила скрывалась в засаде за всеми этими декорациями; она находилась где-то совсем рядом, но все же за границей поля зрения. Она таилась возле него годами, и он не раз ощущал ее присутствие, задумывался о ней, пытался обнаружить ее — и всегда безуспешно. Но никогда он не чувствовал ее близость так отчетливо, как сейчас.
Он не сомневался, что та самая сила, которая влияла на его жизнь, удерживала его сейчас, не позволяя кинуться к дверям дома, стучать, словно безумному, и требовать, чтобы ему ответили, где находится его мать.
Заметив, что дрожь прекратилась, он поднял стекло и включил передачу.
На первом же перекрестке он повернул налево и некоторое время ехал вверх по идущей в гору длинной улице.
Через десять минут он уже был возле кладбища. Поставив машину на стоянку, он взял с заднего сиденья плащ, натянул его на плечи и несколько мгновений постоял возле машины, глядя на раскинувшийся у подножия холма город и извивавшуюся по равнине реку.