Миры Клиффорда Саймака. Книга 18
Шрифт:
Из всего, что говорил чужак, Харрингтон отчетливо расслышал только одну фразу:
— Я хочу заключить с вами определенное соглашение.
Это было все; больше ему ничего не удавалось вспомнить.
И она была там, эта древняя, жуткая вещь, обрывочная память о какой-то предыдущей жизни, случайность без прошлого и будущего, без какой-либо связи с ним. Внезапно он ощутил холод и сырость окружавшей его ночи, и все тело отозвалось крупной дрожью. Он включил сцепление, взял влево от тротуара и медленно поехал домой.
Так он ехал полчаса или несколько больше, по-прежнему
В ресторане было пусто, если не считать несколько небрежно одетой женщины за стойкой. Облокотившись на стойку, почти лежа на ней, она самозабвенно слушала радио.
Харрингтон взобрался на высокий табурет.
— Кофе, пожалуйста, — попросил он.
Ожидая, когда хозяйка приготовит кофе, Харрингтон огляделся. Зал был чистым и уютным, с несколькими автоматами для продажи сигарет и небольшой витриной, заполненной иллюстрированными журналами.
Неряшливо одетая блондинка поставила перед ним на стойку чашку с кофе.
— Это все? — спросила она.
Харрингтон не ответил, потому что в этот момент его внимание привлекла строчка текста на обложке одного из журналов, редактор которого был известен приверженностью к сенсационным новостям.
— Так вам больше ничего не нужно? — переспросила блондинка.
— Нет, этого достаточно, — ответил Харрингтон. Он не смотрел на женщину; он не мог оторвать взгляда от обложки журнала.
На всю обложку яркими большими буквами было вынесено название статьи: «Зачарованный мир Холлиса Харрингтона».
Он осторожно слез с табурета и подошел к витрине. Потом быстро протянул руку и схватил журнал, словно опасаясь, что тот может неожиданно исчезнуть. Пока он не почувствовал, что крепко сжимает его в руке, он все время подозревал, что журнал окажется таким же обманчивым и ирреальным, как и многое из окружавшего его мира.
Вернувшись к стойке, он положил журнал перед собой и пристально уставился на обложку. Строчка крупных четких букв осталась на прежнем месте. Она не изменилась, не исчезла. Харрингтон провел пальцем по буквам и решил, что они выглядят именно так, как и должны выглядеть.
Торопливо перелистав журнал, он отыскал статью. Со страниц журнала на него смотрело лицо, которое, как он знал, должно было быть его лицом, хотя он и представлял себя несколько иным. Это было более молодое, более смуглое лицо, к которому хозяин относился явно без излишнего внимания. Ниже находилась еще одна фотография — изображенная на ней физиономия буквально светилась благородством. Между фотографиями было напечатано: «Кто из этих двух людей является настоящим Холлисом Харрингтоном?»
Там была еще фотография дома, и он узнал это здание, несмотря на жутко запущенный вид; выше был изображен тот же самый дом, но сильно идеализированный, сверкающий белизной, окруженный ухоженным парком; это был дом с ярко выраженной индивидуальностью.
Он не стал читать текст, помещенный между фотографиями домов, поскольку и так знал, что там напечатано. А вот что было в самой статье.
Действительно ли Холлис Харрингтон — это больше, чем один человек? Действительно ли он тот человек, каким представляется самому себе, человек, созданный его собственным воображением, человек, существующий в удивительном зачарованном мире, где жизнь так легка и приятна, а обычаи и привычки столь утонченны и изящны? Или его поведение — не что иное, как тщательно продуманное притворство, редчайший образец идеально разыгрываемого спектакля? Или, может быть, для того чтобы писать так, как пишет он, используя отточенный, выразительный, полный подтекста стиль, присущий ему вот уже тридцать лет, ему было совершенно необходимо создать для себя иную жизнь, резко отличающуюся от его реальной жизни? Может ли быть, что он был вынужден принять этот странный внутренний мир и поверить в него, как будто от этого зависела возможность продолжать писать?..
Чья-то рука опустилась на страницу, не давая возможности читать дальше. Харрингтон удивленно вскинул голову. Это была рука женщины из-за стойки. Он заметил, что глаза у нее блестели, как будто она с трудом сдерживала слезы.
— Мистер Харрингтон, — пробормотала она. — Прошу вас, мистер Харрингтон, не надо читать это.
— Но, миссис…
— Я ведь говорила Харри, что не стоит выставлять этот журнал. Что его лучше спрятать. Но он ответил, что вы все равно заезжаете к нам только по субботам.
— Вы хотите сказать, что я уже бывал здесь раньше?
— Да, вы заглядываете к нам почти каждую субботу, — удивилась женщина. — Почти каждую субботу вот уже много лет подряд. Вам нравится наш пирог с вишнями. Вы обычно заказываете большую порцию.
— Да-да, конечно, — промямлил Харрингтон.
В действительности же он не имел ни малейшего представления об этом заведении, если только. О Боже! Если только он не убедил себя давным-давно, что это нечто совсем другое, какой-нибудь дворец с позолоченной посудой, посещаемый сливками общества.
Нет, это просто невозможно — настолько основательно обманывать себя, подумал он. Может быть, это и удавалось бы некоторое время, но не тридцать же лет! Это не удалось бы никому разумеется, без посторонней помощи.
— Я забыл, — сказал он блондинке. — Сегодня у меня словно не своя голова на плечах. У вас найдется кусочек этого пирога с вишнями?
— Ну конечно! — ответила женщина.
Она сняла с полки поднос с пирогом, отрезала от него солидный кусок и положила на тарелку. Потом поставила тарелку с пирогом и вилкой перед клиентом.
— Простите меня, мистер Харрингтон, — покаянно сказала она. — Мне очень жаль, что я вовремя не спрятала этот журнал. Вы не должны придавать значения тому, что в нем напечатано, — как и всему остальному. Ничему из того, что о вас говорят или пишут люди. Мы все здесь по-настоящему гордимся вами. — Она перегнулась через стойку. — Вы должны наплевать на все это. Вы слишком великий писатель, чтобы это могло задеть вас.
— Я в общем-то и не думаю, что это меня задевает, — пожал плечами Харрингтон.