Миры Роджера Желязны. Том 10
Шрифт:
— Руки, Бортан. Мне нужны руки, чтобы освободиться. Руки, что развяжут мои узлы. Ты можешь их найти, Бортан, и привести сюда.
Он подхватил руку курета, лежавшую на земле, и положил ее к моим ногам. Затем поднял голову и помахал хвостом.
— Нет, Бортан. Нужны живые руки. Руки друзей. Руки, которые меня развяжут. Ты ведь понимаешь, правда?
Он лизнул мою ладонь.
— Иди и найди руки, чтобы освободить меня. Живые и преданные. Руки друзей. Ну, быстро! Пошел!
Бортан повернулся и побежал, остановился, оглянулся и затем задрал хвост.
— Он что, понимает? — спросил Хасан.
— Думаю, что да. Мозги у него не такие, как у обычной собаки, и он живет гораздо дольше, чем человек, чтобы научиться все понимать.
— Тогда будем надеяться, что он найдет кого-нибудь раньше, чем мы навечно заснем.
— Да.
Мы так и торчали там, и ночь была холодна.
Мы ждали долго. В конце концов мы потеряли счет времени. Мучительная судорога свела все наши мышцы. Мы были покрыты коркой крови из бесчисленных мелких ран, сплошь исцарапаны. От усталости и бессонницы кружилась голова.
Мы так и торчали там, и веревки врезались в нас.
— Думаешь, они доберутся до твоей деревни?
— Мы помогли им взять хороший старт. Надеюсь, у них довольно приличный шанс.
— С тобой всегда трудно работать, Караги.
— Знаю. Я и сам это заметил.
— …Как в то лето, когда мы заживо гнили в подземных казематах Корсики.
— Согласен.
— …Или когда мы добирались до вокзала в Чикаго, после того как в Огайо лишились всего оборудования.
— Да, дурной был год.
— Но у тебя всегда сложности, Караги, — указал Хасан. — «Рожденный завязать узлом хвост тигру» — это пословица о таких, как ты. С ними трудно. Я лично люблю спокойствие, прохладную тень, книгу стихов, свою трубку…
— Тише! Я что-то слышу. Это был стук копыт.
За скошенным лучом света из упавшего фонаря появился сатир. Движения его были нервные, он переводил взгляд с меня на Хасана, и снова на меня, и вверх, и вниз, и мимо нас.
— Помоги нам, рогатенький, — сказал я по-гречески.
Сатир осторожно приблизился. Увидел кровь расчлененных куретов и повернулся, словно хотел бежать отсюда.
— Вернись! Ты мне нужен. Это ведь я, играющий на свирели.
Он остановился. Его трепещущие ноздри раздувались, острые уши прядали.
Он вернулся, и, когда он обходил место, залитое кровью, на его почти человеческом лице отобразилась боль.
— Клинок. Возле моих ног, — сказал я, указывая глазами. — Подними его.
Похоже, ему не нравилась даже сама идея касаться того, что сделано человеком, особенно оружия.
Я насвистел последние такты моей последней мелодии.
Уже поздно, поздно, так поздно…
Глаза сатира увлажнились. Он вытирал их тыльной стороной своих покрытых шерстью запястий.
— Возьми лезвие и разрежь узлы на мне… Да не так, а то порежешься. Другим концом… Правильно.
Он поднял клинок как нужно и посмотрел на меня. Я пошевелил правой рукой.
— Веревки. Разрежь их.
Он стал разрезать. На это у него ушло двадцать минут, а мне стоило немало крови. Приходилось все время шевелить рукой, чтобы он не перерезал мне артерию.
Наконец он освободил мою руку и вопросительно посмотрел на меня.
— А теперь дай мне нож — я сам позабочусь об остальном.
Он положил лезвие в мою протянутую руку.
Несколько мгновений спустя я уже был свободен. Затем освободил Хасана.
Когда я обернулся, сатира уже не было. Я услышал, как вдали замирает отчаянный стук копыт.
— Бес простил меня, — сказал Хасан.
Мы поспешили назад от Горючей точки, обойдя стороной деревню и держа направление на север, пока не вышли на тропу, ведущую на Волос. Я так и не знал наверняка, Бортан ли разыскал сатира и каким-то образом послал его к нам или же это существо само нашло нас и вспомнило меня. Но Бортан не вернулся, так что я склонялся к последнему.
Ближайшим надежным для нас городом был Волос, примерно в двадцати пяти километрах на восток отсюда. Если Бортан побежал туда, где его узнают многие из моих родственников, то он еще не скоро вернется.
То, что я послал его за помощью, было абсолютно зряшным делом. Если он направился куда-нибудь помимо Волоса, тогда у меня нет ни малейшего представления о том, когда он вернется. Однако он нашел мой след, найдет и снова.
Мы шли и шли, так, чтобы вся дорога осталась позади. Через километров десять пути нас стало пошатывать. Мы знали, что без отдыха долго не продержимся, так что попутно обшаривали глазами местность в поисках какого-нибудь подходящего местечка для сна.
Под конец я узнал крутой каменистый холм, где мальчиком я пас овец. Маленькая пещерка для пастухов в трех четвертях пути до вершины была сухой и свободной. Деревянная стенка, перегораживающая ее снаружи, сильно обветшала, но еще держалась. Мы нарвали для постели свежей травы, подперли дверь изнутри и растянулись на подстилке. Уже через мгновение Хасан захрапел.
Сознание мое чуть покрутилось, перед тем как поплыть, и за этот краткий миг я понял, что изо всех радостей мира — глотка холодной воды, когда у тебя жажда, или спиртного, когда жажды нет, занятий любовью или сигареты, первой за многие дни, — изо всех этих радостей ничто не сравнится со сном. Сон лучше…
Пожалуй, если бы наша группа двинулась длинной дорогой от Ламии до Волоса — вдоль побережья, — все сложилось бы совсем иначе и Фил был бы сегодня жив. Но, по правде говоря, мне трудно понять, что бы в таком случае произошло; даже сейчас, оглядываясь назад, я не могу сказать, как бы я, представься такая возможность, распорядился Событиями. Силы рока уже вышагивали гусиным шагом среди руин, с оружием на изготовку…