Мирянин

Дымовская Алла

– Сварил наконец, Лексей Львович. Я быстрей тебя догадался. И письмо ей подкинуть было пара пустяков. То-то она подушки вокруг меня поправляла. Чуть ли не пыль сдувала. И сейф твой тоже она бомбанула.

– Постой-ка, – вдруг пришла мне на ум некоторая несуразица, – а откуда ей вообще было знать про письмо? Конверт валялся в номере у Никиты просто так, на виду. Его даже не вскрывали. И унес я тайно. – Но тут и я вспомнил одну сомнительную подробность и выложил ее Талдыкину: – Правда, пока я промышлял грабежом, дверь в ванную не совсем закрытая была.

– Ага! Олеська-то и подглядела. Ты представь только, хватать тебя с поличным не стала, выждала. А почему? Чтобы самой чистенькой остаться. Ничего не знаю, ни о чем не ведаю! А чего в конверте за послание было, она после вызнала. Когда тебя обокрала. И все шито-крыто.

– Н-да. Нехорошая ситуация. Завтра пойдем-ка мы с тобой, Петрович, вместе к инспектору, ты ему свои догадки и выложишь. И про Вику расскажи, уж как сможешь. Лучше ты сам, чем какой-нибудь доброжелатель, поверь мне, –

от души посоветовал я Юрасику. – Ты первый из нас догадался, тебе и лавры.

– Погоди пока с инспектором и лярвами твоими, – отмахнулся Талдыкин, и снова голос его дрогнул от испуга: – Я ведь чего к тебе пришел? Да уж не нос утирать, мол, гляди, какой я умный!

– А чего ты пришел? – Я вдруг перестал понимать что-либо. Вроде мы с Юрасиком все сообщили друг другу.

– Не знаю я, как сказать даже… – Талдыкин замолчал и стал дышать тяжело, засопел и тут неожиданно встал. Я не увидел это, но понял по возникшему движению. – Пойдем со мной, Лексей Львович. Я лучше покажу. А ты сам после решай, что делать.

– Что покажешь? – Я все еще ничегошеньки не понимал, да и не хотелось мне идти куда-то с Талдыкиным посреди ночи.

– Пойдем, – настойчиво произнес Юрасик.

И я почувствовал в темноте, как он на ощупь взял меня за плечо.

– Пойдем, говорю. Без тебя никак нельзя. Только ты помни. Я не хотел. Получилось вдруг, будто помрачение на меня нашло. – Так плохо Талдыкин это сказал, что у меня совсем пропало желание идти с ним вместе.

Я решил все же не спорить, а встал вслед за Юрасиком и двинулся было к входной двери. Но Талдыкин неожиданно преградил мне путь.

– Не сюда. Обратно через балкон. Тут по отелю шастает и днем и ночью этот, как его? Ну, твой помощничек.

– Салазар? – перепросил я. Перспектива балконного похода меня не то чтобы смущала, но вызвала нехорошие ассоциации.

– Он самый. А нам свидетели ни к чему. Пойдем мимо бассейна, а оттуда на запасную лестницу. Только учти, Алексей Львович, нужно совсем тихо.

Делать было нечего, и я полез вслед за Талдыкиным через балкон. Не знаю, что и где я должен был увидеть, но предчувствие беды, посетившее меня, стало еще неотвратимей и сильней.

Глава 3

Вселенские глупости на бедную голову

Пока длилось наше путешествие через балконы и темные лестницы, было мне время подумать. Заодно образовалось и свободное место для еще одного отступления и разъяснения общих наших житейских обстоятельств. Вроде того, когда футбольный игрок до конца решающего, последнего матча вдруг выбывает в связи с заменой или по причине физической травмы, о нем на прощание дают краткую информацию. Как сражался за команду и сколько раз, и удачно ли прошел для него сезон, и каковы его перспективы на будущий год.

Так и с Олесей Крапивницкой. Отчество запамятовал по ненадобности, уж не обессудьте. Не о характере этой женщины – или девицы, как угодно, – пойдет речь. О характере как раз, по-моему, все предельно ясно сказано. Моральные принципы постоянно уступают в нелегкой борьбе с корыстными вожделениями. Так что Олеся, кажется, и сама привыкла, что человек она для порядочных людей крайне неприятный. И для большинства непорядочных тоже. Но и те и другие ее терпят. Одни из брезгливой жалости, другие – чтобы на ее фоне самим казаться верхом совершенства. К тому же ее искусное лизоблюдство в нужных местах и с нужными людьми всегда приносило Олесе полезный и приторный плод. Но подозрение Юраси, будто Олеся Крапивницкая способна на поступок, далеко выходящий за рамки свойственных ей мелких каверз и убогих пакостей, не представлялось мне реально возможным. И я попытаюсь оправдаться, почему.

Как бы убежденно Юрасик ни обвинял ее в покушении на бедную Вику, концы тут с концам не сходились. Смерть Вики при его версии имела смысл только в том единственном случае, если следовала за смертью иной. Тогда получалось – именно Крапивницкая собственными руками убила своего сожителя и кормильца, а моего друга Никиту Пряничникова. А это было совершеннейшим бредом. Тот же Фидель и возразил бы мне, что любой человек способен на многое, и на убийство в том числе. Ни в коем случае не стану спорить. Способен-то любой, да не каждый может реализовать эту способность по своему хотению. Здесь, в самом деле, нормальному человеческому существу нужно либо сгорать от жажды лютой мести, либо защищать собственную жизнь и не иметь другого выхода. А подобные нашей Олесе Крапивницкой личности вообще не очень умеют испытывать жгучие чувства, они им не выгодны, и оттого кровь их холодна, о защите речь вообще не идет, никто Крапивницкой не угрожал физической расправой, разве Тошка выказал словесное презрение.

О Никите покойном в этой связи скажу только лишь следующее. С Олеськой он познакомился еще студентом последних курсов последнего же своего, автомобильного, вуза в смешанной компании без конкретного порта приписки, на одной из посиделок, когда друг твоего друга приводит приятелей, а те, в свою очередь, приглашают в гости на свежую водку к дальним знакомым. И вот вы, всей толпой, заваливаетесь в дом к незнакомым людям, в стадии подпития, которая исключает комплекс застенчивого приличия, а сами хозяева гудят уже вторые сутки, и им тоже все равно, кто пришел. А наутро следует разрывная головная боль, судорожные поиски хоть каких сигарет, и в карманах ни копейки на метро. В такие минуты несчастному существу мужского пола требуется

словесное сочувствие и участие действием. Именно в тот подходящий момент Нике и подвернулась под руку Крапивницкая. Ее соболезнования и реальная материальная помощь пришлись кстати, и Ника, как человек чести, обменялся на прощание телефонами, без всяких обязательств, разумеется. Они, кажется, перезванивались, когда Никите нечего было делать или требовался совет: что лучше подарить знакомой девушке – шоколадку или цветы. И однажды Ника, просто по дороге, будто прихватил на всякий случай пальто, привел Олесю и в наш старинный и дружеский кружок. Олесю мы встретили не сказать, что холодно, а никак. Даже ее вкрадчивое подхалимство не вызвало в нас протеста. Наташа тогда сказала, может, бедняжке не с кем общаться, и пусть ее. Нужно пожалеть, такая серая мышка. А внешность у Крапивницкой была невыдающаяся. Русые волосы, неопределенно зелено-карие глаза, коротенькая стрижка, что именуется «сэкономь шампунь – скопи на джинсы», тонкие губы и мордочка ласки в засаде у курятника. В общем, Наташа стала приглашать Олесю отдельно, хотя и не сдружилась с ней. Олеся ей, так сказать, за участие периферийно служила. То вызовется помыть посуду за гостями, то купит хлеба по пути, то вычешет царапучую кошку. Прогонять Крапивницкую от этого стало совсем невозможно. А вскоре после недолгой конструкторской карьеры из Набережных Челнов в столицу вернулся окончательно Ника. Теперь уже бизнесменом с протекцией. А Крапивницкая как раз сидела почти без работы, ее счетно-вычислительный центр при отраслевом НИИ, кажется, легкой промышленности, а может, мясо-молочной, прикрыли за отсутствием средств. И Олеся перебивалась случайными заказами, программистом она была посредственным. Я уже объяснял, Олеся совершенно не годилась для самостоятельной карьеры, все ее попытки в этой области претерпели судьбу «Титаника», то есть блистательно утонули в несостоятельности. Потому что в любой сфере деятельности, и, как мне кажется, особенно в коммерческой, мало обладать плаксиво-угодливым характером и лебезить перед начальством, а нужны энергичные действия и прибыльные предложения или хотя бы надежные связи и номенклатурная родословная. Единственно, Олеся Крапивницкая сгодилась бы даже не в секретари, а в секретарши – для улучшения настроения шефа и повышения его самооценки, а заодно для кофеварения. Но здесь Крапивницкую подводила внешность, конкуренцию с юными и длинноногими она выдержать не могла. Занятия достойные и малоприбыльные, зато дающие моральное удовлетворение, как то: подвижничество школьных учителей, мытарства в безденежной, но чистой науке, охрана и учет музейных ценностей, – ее не привлекали. И Олеся на какое-то время пристроилась на шее у Ливадиных. Приживалкой, не приживалкой, а как бы бедной родственницей при их доме. Ливадин тогда уже начал свое бетонное предприятие, подторговывал и стройматериалами, в общем, удержался на плаву и даже стал загребать вперед. Только Тошкины денежки шли на пользу одной его жене, а Крапивницкую он отказался взять даже на скромную должность в свою новую контору, отговорившись, что на стройках, а уж тем более на бетонных заводах женщинам не место. Крапивницкая принимала словно в подарок у Наташи старые наряды и перешивала их во что придется на свой рост, перехватывала порой вроде взаймы, но без возврата. Впрочем, суммы эти были для Ливадиных малосущественными, значения такой мелочи в этой семье не придавали. Тошка в ту пору даже поощрял присутствие Крапивницкой возле его жены, полагая его полезным для Наташи. Вроде как нанимал компаньонку, чтобы Наташа не скучала. Но уж конечно, такое положение дел не устраивало саму Крапивницкую. И вот, когда вновь появился на горизонте Никита, она начала свое тихое дело. Сначала поплакалась и упросила пристроить на работу. С Никой не много и нужно было, он слыл благодарным и добрым в частной жизни и в действительности таким был. Может, и ответственность ощущал за старую приятельницу. В общем, работу он нашел Крапивницкой не пыльную и бумажную. Не сказать, чтобы Олеся справлялась хорошо, но и не плохо. Ее не за что было бы уволить, но и без ее присутствия в фирме вполне можно было бы обойтись. А дальше все вышло, как в плохонькой и дешевой мелодраме, где не слишком красивая, но тихая и порядочная девушка вызывает любовь к себе у состоятельного хозяина, на которого работает. Внешне все выглядело именно так. А на деле Крапивницкая чуть ли не силой втерлась туда, где ее не очень ждали, но Никите уже неудобно было заворачивать ей салазки. Не так-то просто дать от ворот поворот старой подруге, которой вроде чем-то обязан (такую она создала видимость), тем более если она уже обосновалась в твоем доме. К тому же Олеся добровольно оставляла за Никой определенную долю мужской свободы и времяпрепровождения, ее интересовали более деньги, шедшие в ее пользу. И Никита будто даже от нее откупался. Но терпел, ибо все еще видел в ней дружеское участие. Тем более, что Наташа по-прежнему была для него далека и недоступна, как лунный свет.

Вот и вся на этом нехитрая Олеськина жизнь. Чтобы вы поняли – такие, как Крапивницкая, не убивают ни с того ни с сего. Они не способны даже на борьбу за самостоятельное существование, как мокрицы под трухлявыми колодами. Не их метод и не их уровень прочности. А тут сложнейшая цепь запутанных убийств, с труднообъяснимыми мотивациями. Да Крапивницкой не по ее хилым душевным силенкам было бы взять письмо из моего сейфа, пусть бы он стоял настежь открытым! Она бы просто ходила за мной по пятам и ныла бы: «отдай!» да «покажи!», или еще чего в том же духе.