Мирянин
Шрифт:
Мы свернули направо, как я и предлагал, но через десяток шагов остановились. Точнее, остановился я. Наташа не предпринимала никаких самостоятельных действий и все еще молча и покорно шагала рядом. И я не выдержал. Прекратил наше бессмысленное движение, затормозил под каким-то развесистым платаном, прямо у дороги.
– Ну, довольно. Невозможно так-то, – вдруг понес я жалобную околесицу. – Издевательство над человеком разумным – вот как это называется.
– Леша, ты о чем? – спросила она (и впрямь, речь моя была темна и в стороне от смысла).
– Прости, сорвалось. Это я от беспомощности, – пришлось сознаться мне, но тут же остаточный мой гнев взял свое: – Какого черта!!! Ты и Юрасик!! И это ожерелье дурацкое! Ты же не продажная девка. И вдруг такое… – Здесь голос мой совсем упал, и я испугался ее ответа.
– При чем здесь девка, тем более продажная? Не стану даже спрашивать, оттуда ты узнал. Наплевать. Ты что, бесишься из-за того, что я беру подарки от Талдыкина? – как ни в чем не бывало спросила Наташа.
Меня захлестнуло настолько через край, что я от боли и возмущения, вызванного ее спокойным и от этого особенно бесстыдным признанием, растерял все слова до единого. И опять между нами глумливой аурой повисло молчание
– У тебя есть муж, – нашелся я наконец, что сказать. И тут же сообразил, что произнес совершеннейшую ахинею.
– А если бы это ты, Леша, дарил мне «дурацкое ожерелье», тебя бы сильно волновал мой Ливадин? – и (вы не можете даже представить себе!) она усмехнулась. – Вот и выходит: плевать тебе, Лешенька, продажная я или бесценная, а главное. – Не ты покупаешь!
– Наташа, одумайся, что ты говоришь! – Вот тут меня прорвало. Из-за того, что меня поставили на одну доску с Юрасей, равно как и оскорбили в самом святом и тайном чувстве. И чувство мое тут же перестало быть тайным, когда вынужденно вдруг стало спасать мою честь: – Я всю мою жизнь! Я не смел! Даже думать! И ради тебя и ради Антона! И ты одна виновата, что я думать начал, вопреки себе! Когда увидел тебя с Юрасиком! Теперь ты все равно что плюнула мне в лицо, а я мечтал всегда, что я скажу, а ты поймешь!
Она посмотрела на меня тем взглядом, что однажды я уже ощущал на себе. Это опять был непонятный мне страх и опять соотнесенный со мной лично. И все, что ни говорила и что бы ни делала сейчас Наташа, она как бы изживала и пересиливала эту загадочную боязнь.
– Я понимаю, Лешенька, ты только не волнуйся так. Ты и сам живешь неизвестно в каких небесах, и другим жить не даешь на земле. Тебе-то какая разница, Талдыкин или мой Антон? Ты, как большой ребенок, гладишь соседскую собаку, а свою завести не решаешься. Так не все ли равно, кто у собаки хозяин? Или ты желаешь устроить мое счастье за чужой счет? Не выйдет, и не надейся. Потому что по твоим правилам счастье невозможно.
– Ты хочешь сказать, что я все проморгал и все упустил. Я, конечно, имею в виду, что «все» – это ты, Наташа. Так я знаю. Тоже мне, обратная сторона Луны! – И здесь мне неожиданно пришла в голову мысль, что мне пытаются сказать больше, чем я рассчитывал, и я почти сошел с ума от радости: – Ты думаешь, я еще могу все исправить? Что для меня есть надежда?
– И мой муж, а твой друг, сейчас тебя не волнует? Ты страшный человек, Лешенька! Я это всегда знала, да, – очень тихо сказала мне Наташа.
– Глупости! Я вовсе не страшный. – От ее обвинения, совсем для меня неожиданного, стало вдруг нехорошо. – И Тошка очень даже меня волнует. Я не собираюсь подкупать или соблазнять тебя, как вор, за его спиной. Я имел в виду свободное соперничество, и ты это знаешь.
– Ого-го, как знаю. Ты не Юрасик, ты руки пачкать не станешь. Твои методы, они еще кошмарней выйдут. Как в средневековой пытошной ради креста.
– Хорошо, – от греха подальше согласился я. Перепалка наша вдруг зашла не в ту сторону, и меня ни с того ни с сего Наташа объявила чуть ли не инквизитором. – Я Гудвин, великий и ужасный. Приятный комплимент, оттого что я не ничтожество в твоих глазах. Но скажи мне, если даже плюнуть на общеупотребительную мораль, кой черт тебя дернул связаться с Юрасиком?
– Ты извини, Лешенька, я не хотела тебя оскорблять, – попыталась со мной замириться Наташа, видно, поняла, что перегнула палку. – Ты весь больше меня там, куда люди не осмеливаются обычно ступать. Я это имела в виду. А Талдыкин – просто дурень, и я просто пользуюсь. Почему нет?
На меня словно упал целый сноп радужного света и будто прирастил мне шесть крыл серафима, так прекрасно было, что она поняла. Неужели поняла? Все мои усилия освободиться, все попытки стать единым со своей волей, почти люциферовы попытки, ничего не имеющие общего с тем, что люди называют святостью.
– Что значит – просто пользуешься? – спросил я, потому что о главном говорить не было сил. Если поняла, то слова не нужны, а если нет, то они бесполезны.
– То и значит. Раз уж Юрасику хочется дарить, пусть совершит в своей жизни хоть один значительный поступок.
– Ты ничего ему не обещала? Но все равно, даже если так. Если ты согласилась принять его подарок, значит, и на все остальное тоже согласилась, – заупрямился я.
– Именно, что принять подарок, а не плату за все «остальное». А подарки – дело добровольное. И, стало быть, бескорыстное.
– И Талдыкин с тобой согласен? Он, ручаюсь, уж точно не бессребреник. А? – лукаво подзадорил я Наташу. Но и успокоился. С нее станется. Взять игрушку в полмиллиона и отправить дарителя в сад.
– Это его проблема. Я же говорю, Юрасик – просто дурень и тешит себя.
– А ты не боишься, что возникнет скандал? – Я представил на секундочку, что может случиться, если благая весть дойдет до Тошки.
– А что может случиться? – в тон моим мыслям спросила Наташа. И сама же ответила: – Накостыляет ему Ливадин по первое число. Но это вряд ли произойдет, Юрасик все же не настолько глуп, чтобы жаловаться. Скорее всего, прибежит еще раз, но с другим подарком.
– И после всего этого – я же страшный человек! – Мне совсем стало весело. – Но ты права в одном. Зарвавшегося дурака нужно учить. И не переживай, я ничего не скажу Тошке.
– За это я переживаю меньше всего, Лешенька. Кто меня действительно беспокоит, так это скорее ты. Знаешь, иногда мне кажется, что с тобой я блуждаю наяву в лабиринтах, в которых ты властелин, и им нет конца и нельзя выбраться без волшебного слова. И никак не добраться до Замка и не добиться, чтобы к тебе вышел его хозяин (опять этот Кафка, будь он проклят, гениальный австрийский графоман, внушающий ей опасные мысли!).