Мирянин
Шрифт:
А я вправду позабыл. Из-за Наташи, из-за этого проклятого ожерелья, из-за давешней выходки самого Талдыкина. Но зато многое мне в единый момент стало вдруг ясно. Солнце, как говорится, вышло из затмения. Очевидно, сведения, полученные Юрасиком из его крутых источников, в сравненье с коими отдыхал Бухарин, и привели его в совершеннейшее расстройство.
– Так ты не тяни, выкладывай, раз пришел, – заговорил я строго. В подобных ситуациях иначе нельзя, если не хочешь затянуть игры до бесконечности.
– Помнишь, Лексей Львович, как звали бедную девочку? – ни к селу ни к городу выпалил Талдыкин и закашлялся, так ему сдавило горло.
– Какую еще бедную девочку? – спросонья я тупо соображал. Вдобавок и пиво, конечно.
– Какую? Да Вику же! – занервничал Юрасик. Я это понял по тому, как заходила под ним ходуном отчаянно моя кровать.
– Как звали? Полностью: Виктория Юрьевна Чумаченко, – сказал я довольно равнодушно, хотя и напрягся изнутри. Сейчас как выяснится, что ее наследственная фамилия Чикатило или еще какая убийственная подробность!
– Вот именно. Юрьевна! Фамилию-то я, козел старый, и позабыл давно, – прошептал скорбно Талдыкин. А мне внезапно померещилось, что наш доморощенный бонвиван и «мэн крутой» Юрасик вот-вот заплачет.
– Ну и что? – не понял я. Нарочно спокойно так спросил, чтобы не вышло неудобно.
– Юрьевна! То-то и оно! Понимаешь, Лексей Львович? Она – моя дочь!
Я ждал убийственной подробности? Я ее получил, причем сполна.
– Как – дочь?! Откуда – дочь?! – Вот и все мои слова, какие смог найти.
И Талдыкин рассказал мне банальнейшую и на редкость грязную историю, которую у меня не хватит духа изложить его словесным способом, так что я попробую своим.
Много, то есть почти двадцать, лет тому назад Юрася Талдыкин играл в любовь сразу с двумя подругами. У себя то ли в Комсомольске-на-Амуре, то ли в Караганде, не важно. Девушек звали Светка и Танька. Одна натуральная блондинка, другая крашенная пергидролем шатенка. Поиграли, поиграли – и в ревность с выдиранием волос, и в печки-лавочки, и много во что еще – а потом Юрася ушел служить на флот. Ничего подругам не обещая, даже писать. Что, впрочем, неудивительно: ему, безграмотному балбесу, рукописные тексты давались с трудом. А когда вернулся матрос второй статьи Талдыкин в свой то ли Каменодрищенск, то ли в Караганду, из двух подружек осталась только одна. Светка. А куда канула, будто в воду, Танька, было неизвестно, да он и не выяснял. Ходили слухи о скандальной ссоре с родителями, о расправе над Танькой отца, и вроде даже выгнали ее из дому за грехи. Но случилось это происшествие давно, еще в первый флотский год Юраси, и потому рассказ о Таньке потускнел со временем, и ничего кроме вялого любопытства у Юрасика не вызвал. А Светка, встретившая его с флотской службы, терпеливая и упорная бабенка, так и осталась подле Талдыкина. Теперь уже с четырьмя его детьми, и не Светка вовсе, а Светлана Ларионовна. Конечно, много ей досталось, в смысле выкрутасов Юрасика, но и Талдыкин честно компенсировал гражданской жене ее неопределенный статус и собственные загулы по бесконечным любовницам. Так что, по выражению Талдыкина, был он кругом молодец и ни в чем не виноватый перед своей Светланой Ларионовной. Но вся загвоздка как раз и была в том, что сама Светлана Ларионовна так не считала. И видно, давно уж собиралась поквитаться с блудным отцом семейства. А способы и возможности имелись к ее услугам отнюдь не провинциальные, а наилучшие столичные, и денег на их осуществление хватало.
Как понял сам Талдыкин из слов своих компетентных доносчиков, Светлана Ларионовна знала, где искать и кого. И как только созрел сей план в женской головке?! Ведь тоже мать! Юрасик разве лишь диву давался. В общем, спустя сколько-то времени, нашла она пропавшую некогда Таньку, точнее, ее остывший след. Как и все беженки из дому, другого лучшего варианта девушка не придумала, чем податься лимитчицей в Москву. Завод «Серп и Молот» принял Таньку в свои объятия. Сначала уборщицей в заводоуправлении, потом подавальщицей в столовой. С маленьким ребенком куда еще деваться. Через десять лет мытарств по общежитиям всеми неправдами получила Танька и комнату в рабочей коммуналке, а еще через пять померла от астмы. Комната осталась за дочкой, Викой. Девицей без определенной профессии, но симпатичной. И тут все сложилось для Светланы Ларионовны весьма даже удачно. Дочка эта уже второй год как подрабатывала в сыскном агентстве «Элит-конфиденс» на предосудительных ролях, когда требовалось соблазнить или уличить клиента. Тогда Светлана Ларионовна, не очень долго раздумывая, и решилась на исключительный способ мести. Явилась в агентство и наняла девушку для задания. Видно, ей лучше других было известно, от кого случился ребенок у ее бывшей, а ныне покойной подруги.
– Ты мне скажи, Лексей Львович, как… блин, такое может быть? Я же Светке и то и се, ничего не жалел. Хочешь, шубу, а хочешь две. «Мерседес» новый купил, лишь бы радовалась. За четверых-то деток я благодарен, не думай!
– Я и не думаю. А вот тебе не мешало бы. Как ты полагаешь, Юрий Петрович, любит она тебя? Или, скажем так, раньше любила? – задал я Юрасику простой вопрос. А что еще я мог разъяснить несчастному человеку? Сам был в шоке от услышанного.
– Любила? Спрашиваешь! – Талдыкин впервые ответил не хвастливо, а с сиротской горечью. – Это теперь у меня бабла навалом, а случалось, и жрать было нечего. Так все равно, тянула, как могла, лишь бы со мной.
– Вот тебе и ответ, Петрович. – Я впервые панибратски назвал Юрасика по отчеству. Мы все еще сидели с ним в полной темноте, как заговорщики в ночь переворота. – Она любила, а ты ей – деньги и машины. Ты в душу ей плюнул, пойми, глупый человек. Она терпела, а ты изгалялся. А когда терпение кончилось, твоя Светлана Ларионовна и поняла, что игра без правил. Раз можно тебе, значит и ей тоже. Это месть, причем страшная. Думаешь, зачем она эту Вику бедную наняла? Чтоб потом фотографии с доказательствами тебе в лицо сунуть и затем на это лицо посмотреть. Пусть бы ты и прибил ее после, все равно, дело для нее того стоило.
– Это верно ты говоришь, Лексей Львович. Она и с Танькой, как кошка с собакой, бывало, сцеплялась, хоть и дружили они. И все из-за меня. Только как же можно, ведь это же мой ребенок?!
– А так. Кого ты больше всего на свете любишь, а, Юрий Петрович? Так, чтоб больше выпивки и блондинок? Детишек своих ты любишь. А Светлана твоя Ларионовна только нянька при них и ничего сверх того. Усекаешь?
– Усекаю. Это она, чтоб больнее было. Чтоб по самому дорогому. Я понимаю. Вот же бабы… гадюки эдакие… – И Юрасик тихо заматерился. Потом вдруг прервался на полуслове, и мат его перешел в плач: – А ведь девочка моя, она мертвая теперь. Убивать за что же было? Доченька единственная!
Мне вдруг сделалось до жути дико и страшно. Я ничего не мог сказать, да и произнести боялся хоть слово. Талдыкин еще не понимал весь ужас своего положения. А было оно хуже, чем у мифического фиванского страдальца Эдипа. Сейчас его мучило сознание предательства бабского и еще гибели той, кого он даже не успел при жизни обрести как дочь. Он горевал по смерти своего ребенка, как любой нормальный отец, а Талдыкин был еще и отцом очень любящим, этого у него не отнять. Такой феномен. И в жене своей, пусть и невенчанной, видел лишь убивицу дитяти, злобную и мстительную мачеху, и это сейчас исключительно занимало его мысли. Скорее всего, именно по причине того, что Вика была мертва и, может, даже убита, Талдыкин не мог сосредоточиться ни на чем ином. Он вспоминал, какая она красивая и какая взрослая, словно Вика не лежала в гробу, а могла вот-вот войти к нему, и какая-то неуместная гордость слышалась в его жалобах. Если бы обстоятельства дела ограничивались только смертью его предполагаемой дочери, горе Талдыкина выглядело бы красивым и благообразным. Но я помнил еще и то, что сам Юрий Петрович, похоже, на время позабыл. И это-то придавало его слезам страшный, порочный оттенок, когда хочется вырвать себе глаза и больше уже не сметь смотреть на белый свет. Он совершенно упустил из виду, что его дочь была его же любовницей. Что он платил еще и за свою распущенность, и за свои грехи. Meis impensis, всегда за совершенные тобой грехи ты платишь сам, «за собственный счет», как говорили некогда латиняне и были в том мудры.
– Послушай, Петрович, а не может ли иметь место путаница? – Мне вдруг пришла в голову идея, чтобы спасти Юрасика от окончательной беды. Все равно ведь поправить ничего нельзя, и я старался, как некогда слепой Тиресий. – Откуда ты знаешь, что Вика – твоя дочь? Надо же экспертизу провести, все проверить и узнать точно. Мало ли откуда ребенок у этой Таньки?
– Экспертизу, говоришь? Можно и экспертизу. Чтоб меня совсем доконать, – ужасным голосом произнес Талдыкин, каким могут вещать только с того света. – Чтоб никакой надежды не осталось, одна моя жизнь пропащая.