МИССИОНЕР
Шрифт:
Аполлон убрал голову с Клавиного плеча. Запах исчез, вернее, остался там, в волосах. И появился снова, когда нос Аполлона приблизился к Клавиному виску. Аполлон позабыл обо всех своих намерениях, и даже, похоже было, о том, что он танцует, и в руках у него такая! женщина. Он, как гончий пёс внюхивается в след убегающего зайца, обнюхал Клавину голову, пытаясь обнаружить источник этого идиотского запаха.
– Что с тобой, Аполлон? – услышал он возле своего уха голос Клавы.
Неожиданно прозвучавший вопрос вывел его из собачьего состояния.
– Да что-то такое… похоже, насморк, – нашёлся он.
– Что,
Аполлон не ответил. Медленно, стараясь втягивать носом воздух как можно незаметнее, приблизил своё лицо к Клавиному. Запаха не было. Коснулся своими губами губ Клавы. Запаха не было. Это уже было счастье. Он с жадностью впился в эти сочные, сладкие губы, торопясь как можно полнее использовать эту удачу. Клава доверчиво прижалась к нему.
За это время Пугачёва уже успела разобраться со светлыми глазами, и теперь вместе с ещё не известным Аполлону певцом, певшим надрывным голосом, излагала историю о том, как в весеннем полночном небе в утренние сады падали две звезды. Наслаждаясь Клавой, Аполлон вслушивался в слова песни. Сначала они показались ему несколько странными – как может утро наступить в полночь? "Или, что, эти звёзды вылетают в полночь и летят до самого утра? Никогда такого не видел… Где ж это такое может быть? Наверно, где утро наступает в полночь… Где же это?" И тут до его просветлённых "Светофором" мозгов дошло – "А-а-а… Наверно, речь идёт о садах на какой-нибудь Земле Франца-Иосифа… или в Гренландии. Там, если я не ошибаюсь, ближе к лету солнце вообще никогда не заходит… Значит, оно светит и в полночь, и утром… Могут и, наоборот, вылететь утром, а прилететь в полночь…"
Пластинка кончилась, из проигрывателя исходил только шум со скрипом, а они стояли, прижавшись друг к другу, выключившись из действительности.
– Я пойду постелю кровать, – просто сказала Клава, когда их рты разъединились.
– Хорошо, – сказал Аполлон, – а я пока пойду подышу свежим воздухом.
– Там, в веранде – другая дверь есть, во двор.
Глава XVII
Аполлон вышел во двор. Вдохнул полной грудью, улыбнулся, посмотрел на небо. "Луна, словно репа, а звёзды – фасоль, – пришла на ум слышанная по радио песня, -…спасибо, Клавуля, за хлеб и за соль", – переиначил он песенные слова.
Ночь была удивительно тихая. Только изредка в сарае взвизгивал поросёнок, увидевший во сне своё корыто с неизменной похлёбкой из барды, картошки, хлеба и крапивы – а что он мог ещё увидеть, несчастный смертник?, да вздыхала имевшая более широкий кругозор корова.
Аполлон подошёл к сараю. Внешняя дверь сарая была открыта, закрыта была только внутренняя, решётчатая – по грудь. Над этой решёткой виднелась голова коровы. Она равнодушно смотрела на Аполлона и сосредоточенно жевала.
– Что, у тебя тоже бессонница? – Аполлон с опаской посмотрел на корову и показал ей язык.
Корова вздохнула и громко пукнула.
Аполлон пьяно хихикнул.
– Эх ты, бесстыдница. Прямо при людях. Ни стыда, ни совести, – пристыдил он корову. – А ты знаешь, что одна женщина повесилась из-за того, что случайно пукнула в компании?.. Вот это совесть! Учись!.. Глаза твои бесстыжие… Хоть бы покраснела, – пожурил
Оросив стену сарая из уже успевшего опуститься после контакта с Клавиным лобком "шланга", Аполлон снова взглянул на "репу с фасолью", ещё раз благодушно показал язык корове, подумав при этом: "Уж если коровы умеют пукать, то динозавры и подавно умели, Яков Моисеич", и вошёл в дом.
Клава убирала со стола тарелки.
– Сейчас чаю попьём и пойдём спать, – сказала она, – чайник уже греется.
Но Аполлону не терпелось поскорее увидеть все эти пышные со всех сторон формы, которые скрывались под цветастым платьем, овладеть этим большим, но наивным, созданием, дать ему, этому большому ребёнку, почувствовать, что такое настоящий мужчина.
– А может, мы там попьём? – кивнул он на дверь, ведущую в другую комнату, которая, по его предположению, была спальней. – Что-то у меня голова кружится.
Клава посмотрела на него изучающе. Не в её правилах было чаёвничать в спальне – у каждой жизненной процедуры должно быть своё определённое место. Но Аполлон так просительно смотрел на неё, что она не выдержала, прыснула:
– Ладно, иди ложись. Я уже постелила. Так и быть, подам тебе чай в постель… Как барину какому-нибудь.
Аполлон ласково чмокнул её в румяную щёчку и пошёл в спальню.
Там было темно. Ярко светился только прямоугольник на полу у дверного проёма. Когда глаза привыкли к полумраку, можно было различить обстановку комнаты. Комната была маленькой, раза в полтора меньше того зала, где они трапезничали. Справа от двери стояла широкая старинная двуспальная кровать с металлическими спинками и шариками на них. У изголовья кровати – маленький торшер с двумя цветными пластиковыми абажурами. У противоположной стены, между двух окон, занавешенных плотными шторами, темнел сервант с деревянной нижней половиной и стеклянной верхней, а у стены слева стоял ещё один, на этот раз двустворчатый, шкаф. По бокам серванта, под окнами – два стула с навешенными на спинках женскими тряпками.
Аполлон разделся, бросил одежду на один из стульев и плюхнулся на кровать с белой в голубые цветочки простынёй. И провалился чуть ли не до пола. Это было Клавино приданое – пуховая перина, на которую ушёл пух не с одного поколения гусей. Высунув, как из гнезда, голову и следя за мелькавшей на светлом прямоугольнике у двери тенью, Аполлон чуть ли не прыгал от радости.
Наконец в спальню вплыла Клава со стулом в руках. Она поставила его возле кровати, щёлкнула выключателем торшера. Под одним из абажуров вспыхнул тусклый свет.
Пока она ходила за чайником, чашками и тортом, Аполлон с интересом изучал орнамент на красивом персидском ковре, висевшем на стене над кроватью. Он уже начинал представлять себя каким-нибудь персидским шахом в ожидании волшебной ночи со своей Шехерезадой. Только, разумеется, не для слушания сказок.
Когда сервировка стула была закончена, Клава вручила Аполлону большой столовый нож и сказала:
– Теперь я схожу подышу свежим воздухом, а ты пока займись тортом.
Большой бисквитный торт был очень красив, под стать ковру на стене. По четырём его углам цвели маленькие кремовые розовые цветочки, а в центре – большая, тоже розовая, роза с двумя зелёными листочками, тоже кремовыми, конечно.