Миссионер
Шрифт:
Бугор вытер лицо ладонью, глубоко вздохнул:
— Прости, Захар. Простите, братья. Погорячился я...
— Ты тоже меня прости, — отозвался Захар. — Дай телефон, поговорим спокойно.
Живые и мертвые
Утром Андрей решил произвести уборку. В голове крутились фраза из нарядов, которые он ежемесячно писал будучи прорабом на стройке: «Уборка бытового помещения с мытьем полов, кипячением чая и подноской воды — по тарифной ставке первого разряда».
Он поставил на магнитофон кассету с записью Девятой симфонии Бетховена и включил погромче.
Раньше эта обязательная нудная работа злила его, он с трудом сдерживал свое мужское раздражение. Но как-то прочел о том, что молодых монахов заставляют носить камни, складывать из них стены, чтобы завтра эти стены разбирать. Бессмысленная работа смиряла страсти, гасила похоть и уныние, расщепляла гордыню. Вот с некоторых пор и он научился находить в неприятной работе даже удовольствие. Особенно хорошо любоваться наведенным порядком и чистотой.
Уборку он завершил взопревшим и веселым. Окатил себя под душем холодной струей и сел завтракать.
Сегодня он встречает гостя. Из Новосибирска приезжает профессор Курганов. Этот ни при каких обстоятельствах не унывающий господин отличался от окружающих философским спокойствием и рассудительностью. Он не появлялся в Москве лет пять. Интересно, каким он стал?
Из традиционно пыльного вагона, из облака едкого торфяного дымка на платформу вышли индусы в чалмах, челночники с объемными сумками. А вот и сутуловатая спина профессора. Сам он рассыпался в благодарностях юной проводнице. Увы, ни прежнего лоска и белоснежной сорочки, ни прежней пружинистой походки. Мешковатый костюм с пузырями на коленях, пестренькая ковбойка с мятым воротником. Под глазами висели темные мешки, лысина уже добралась до макушки — но все та же снисходительная улыбка и безмятежный взор смешливых пронзительных глаз.
— Ну, здорово, боярин, — заокал приезжий, троекратно лобызая Андрея. — Что, лимузин далече ли?
— Да нет, совсем рядом. Под землей.
— Устрицы и шампанское мерзнут во льдах?
— Ага, а куриные коленки мокнут в гранатовом соку.
— Тогда подхвати чемоданчик — не гоже именитым, славой осиянным багажом отягощаться.
— Всегда готов услужить, мэтр.
— Это освежает... Ну что, блудница первоприкольная, не ожидала?.. — обратился он в истыканное шпилями высоток пространство.
Дома профессор с ходу отправился в отдраенную ванную, а Андрей жарил куриные окорочка и резал салат. Когда на столе в комнате выстроилась обеденная композиция, вошел профессор в махровом халате со стаканом кваса в руке.
— Что-то у тебя все так изменилось... А где твоя женушка?
— У себя дома.
— Та-ак! Свободен, значит? Помнишь у Шукшина в «Третьих петухах»: Змей Горыныч жалуется Ивану, что ему пришлось всех родственников подчистую сожрать. Иван пожалел его. Что, спрашивает, сирота, значит? А Змей ему: ага, кру-у-углыя! Так у вас кто кого съел?
— Разошлись мы духовными разногласиями.
— Эт-то чего, вот из-за этого? — Курганов эффектно сжестикулировал в сторону икон. — Что же она, глупая, не поняла, что это временный заскок? Ну, пошалит мальчик и вернется в лоно, так сказать.
— Вот поняла, что не заскок и не временный.
— Та-ак. Это мы сейчас мигом развеем. Нам не впервой.
— Не стоит об этом, мэтр...
— Это что же — не мечи бисера поросятам? Или думаешь, что я их могу чем обидеть? — снова эффектный жест по дуге в сторону икон.
— Им ты ничего плохого не сделаешь, даже если захочешь, потому что Бог поругаем не бывает, а вот себе навредить можешь.
— Да ладно тебе!.. Сколь ужо в эти доски и стреляли, и жгли их, а обидчики живут себе и детишек по парижам учиться рассылают. Знаешь, дети всех генсеков по загранкам рассыпались. Нынешние тоже эту эстафету приняли на грудь и несут...
— Ты своих еще не отправил?
— Может, и отправил бы, да на что? Может, и сам бы отправился, да секретка такая, что в Москву вашу месяцами отпрашиваешься. И не платят, но и не отпускают, держиморды.
— Слышал, старший от первой жены — в Лос-Анжелесе?
— Да, звонит нынче каждую неделю, по полчаса хорохорится. И что характерно! Я профессор с мировым именем... ну, ладно, не с мировым, но уж евразийно-азиопным уж точно! Я с таким вот самым именем и заслугами перед отчизной позвонить ему не могу — дорого! А этот студентишка, коих у меня, как вошек, болтает себе, пока не охрипнет. Первый отдел каждый день мне мешок писем вскрытых приносит от коллег со всех континентов, а хоть в Чехию на воды, печенку помыть, — нельзя!
Курганов с куском курицы на вилке и стаканом кваса в воздетых к потолку ручках возмущенно мотал громадной головищей. Остатки реденьких волос встали дыбом, по подбородку стекал соус, но обрамленные валиками вострые глазки его говорили, что хозяин их всего-то шутит, развлекается он, потому как настроение у него сейчас мажорное.
— Снял я с себя часов поболе и стал халтурить... квасок у тебя знатной, с хренком и гранатом — это ты от души... И стал я очистные сооружения совершенствовать. Смотрю, метан там никак не используют. Просчитал, начертил. Экономия — жуть сказать на сколько. А ежели по Расее! Во... отпросился в первопристойную пробить эту идейку через беленький домик. Завтра там презентацию устрою, чтоб они все здоровы были! Получится ежели — себе иномарку прикуплю, бабе своей шелка цельный отрез возьму... С американщиной закажу разговорчик минут на семь-восемь! Конвертов заграничных куплю, чтоб светилам всем ответить, наконец. Да вот костюмчик новый справлю, в этом ужо четыре года безвылазно.
— А половина твоя как? Все метрдотелем в ресторане?
— Нет... какой ресторан! На дому пельмени лепит и развозит по точкам. Если бы не дальняя дорога, она бы точно мне полчемодана своей лепнины насовала. Вкусные они у нее получаются! Молодец она у меня, баба-то... Старшую принял под свое крыло, пусть под надзором пока побудет. Младший тянет на пятерки, тоже к себе возьму. Ты тут своей бандеролькой с письмищем бестолковым совсем бабу мою совратил, охальник! Как она прочла книженцию про русский Иерусалим, так и загорелась: вези ее на Гроб Господень Благодатный огонь смотреть. Уж и дензнаков поднакопила. А я как подумаю, что эта поездка стоит, как подержанный «москвичок» у нас, так и возмущаться. Ты в следующий раз послания свои на мое имя шли для перлюстрации.