Миссионер
Шрифт:
Ох, никогда нельзя нам останавливаться на этом пути. Наш земной путь — совершенствование в покаянии и смирении. Остановка на этом пути, хотя бы малое самодовольство — смерти подобны.
По пути домой Андрей заглянул на оптовый рынок. Блуждая между контейнерами среди рыскающей платежеспособной еще толпы, он увидел церковный лоток. За прилавком стояла Маша и что-то терпеливо и доброжелательно разъясняла пожилой покупательнице. В лице ее, обрамленном светлым платочком, появилось что-то незнакомое. Просветленность, что ли?
Андрей залюбовался ею. Вот та
— Здравствуй, красавица! А я вот увидел тебя и просто залюбовался.
— Здравствуйте, Андрей...
— Вот так... мы что, уже на «вы»? Французами стали?
— Простите... — совсем смешалась Маша.
Из сумеречной глубины контейнера появилась бледная Елена, подслеповато щурясь на яркий свет, приветливо поздоровалась с Андреем. Она скороговоркой объяснила, что теперь с покупателями общается Маша: у нее больше покупают. Она уже способна ответить почти на все вопросы: какая икона для кого и для чего, знает жития великих святых, умеет посоветовать, какую лучше купить утварь или в какой книге найти ответ, и вообще она у нее умница и работать с ней одно удовольствие.
— А ты, Лена, не отпустишь Машу на обед со мной на полчасика?
— Конечно, конечно. Сходи, Машенька, не волнуйся, я подменю.
Пока они продирались через густую толпу к выходу, Андрей у рыбного лотка купил мороженого судака и сунул его в сумку.
— Дома на обед зажарю, — пояснил он все еще смущенной Маше. — Вон там есть кафе, давай присядем.
Они выбрали пустой столик в тени и сели в пластмассовые кресла.
— Что-то подобное у нас уже вроде было, да?
— Угу.
Подошла официантка и приняла у них заказ.
— Машенька, ты очень хорошо выглядишь, сразу видно, что у тебя все хорошо.
— Простите меня, пожалуйста...
— Да что же это такое? Ты вроде как себя обязанной чувствуешь?
— А разве не так? — она виновато подняла глаза, полные слез. — Вот у меня теперь все есть: и дом, и муж, и свекровь добрая. Сережка мой из хулигана серьезным мальчиком становится. А вы рыбу сами жарить будете в своей пустой комнате в коммуналке... Может, я пожарю?
— Поверь, Маша, у меня есть все, что мне нужно. Даже больше. А от тебя мне ничего не нужно. Только знать, что ты счастлива.
— За что вы ко мне так?
— Да что это с нами происходит! Ну, скажи, пожалуйста, что такого героического я для тебя совершил?
— Все!
— Да не я это — Господь Бог все тебе устроил. Я просто выполнял волю Его! Что же это с нами, Господи? Почему мы уже простое человеческое участие воспринимаем как что-то сверхнормальное? Пойми, Машенька, это самая большая радость — делать что-то доброе другому человеку... бескорыстно. Делаешь, потому что совесть велит. Для того, чтобы этому человеку хорошо стало. Понимаешь? Это радостно — видеть, как воля Божия совершается через тебя. Это очень здорово, когда Господь открывается человеку — ни за что... понимаешь, ни за что! Потому что Он любит тебя, являет тебе, грешному, Свою любовь! За что, спрашиваешь? А вот за то, чтобы ты стояла воскресным солнечным днем за прилавком церковного лотка и своей улыбкой заявляла всем: я счастлива! У меня есть Бог, и Он меня любит! А дома меня ожидают любимый муж и любимый сын, и мы живем в любви! Да, мы купаемся в любви Божией. Потому что Он, Господь наш, — это и есть любовь. Любовь истинная, животворящая, всемилостивая, всепрощающая, вечная! Иисус Христос — это бесконечный океан любви! Идите к Нему — и у Него вы ее обретете!
Маша смотрела на Андрея, и по ее щекам струились слезы. Она их не стыдилась и не вытирала. Скорей всего, она их и не замечала. Андрей достал свой носовой платок, проверил его на стерильность и молча протянул Маше. И только тогда она опомнилась и заплакала навзрыд. Официантка принесла поднос с тарелками и вопросительно глянула на Андрея. Он кивнул: все нормально, помог составить тарелки и мягко ее спровадил. Маша глубоко вздохнула и успокоилась. Автоматически взяла вилку и робко тронула салат. Некоторое время они молча ели. Потом Маша подняла глаза и уже весело сказала:
— А я не знала, как с тобой говорить.
— Как с братом.
— Всем бы такого братика...
— В угол поставлю!
— Все-все. Больше не буду. — Маша улыбалась. — А как тебе Господь открылся? Расскажи.
— Трудно, Машенька. Мучительно. Наверное, гордыни во мне очень много. Потому и трудно. Это надолго.
— Расскажи. Мне это будет полезно.
Андрей отставил тарелки, отхлебнул чай и негромко произнес:
— Жизнь прекрасна!
Он подставил лицо солнцу. Немного помолчал, собираясь с мыслями, потом продолжил:
— С самого детства мальчик приносил родителям радость. Милый, послушный ребенок с ангельским личиком, он не водился с дворовыми хулиганами, учился легко и с удовольствием, занимался спортом, и там, в детской спортивной школе, числился в любимчиках. Его тренер вырастил олимпийского чемпиона по боксу, двух чемпионов страны. Его юношеский удар прямой справа имел убойную силу молота, реакция и подвижность — как у гепарда, выносливость — как у бульдога. Кроме того, его интересовали в разное время и фотография, и радио, и авиамоделизм, иностранные языки.
У них во дворе, кроме детей рабочих, появлялись сыночки и дочки больших начальников. Эти редко играли в футбол или в другие дворовые игры, то есть почти никогда, зато их можно было наблюдать с нотными папками, зачехленными теннисными ракетками, вечно спешащими из просторных квартир в свой мирок, куда «простых» не допускали. Нельзя сказать, что путь в эту компанию был ему заказан, напротив, на дни рождения к ним мальчика приглашали через его отца-начальника; и он заходил туда, только ненадолго, потому что уже тогда его отвращали в этих детях неприятный апломб и высокомерие.