Миссия в ионическом море
Шрифт:
– Каковы наши потери, мистер Пуллингс?
– Погибших нет. Трое ранено щепками и один сломал ногу, пушка номер семь на нижней палубе сбита с лафета. Но мне очень жаль сообщить вам, что доктора пришибло.
Глава третья
Хоть доктор Мэтьюрин и участвовал во множестве сражений на море, дважды попадал в плен и единожды терпел кораблекрушение, никогда еще он не получал ранений - как хирург большую часть своего времени Стивен проводил ниже ватерлинии, надежно укрывшись от осколков, ядер и картечи; в общем, в относительной безопасности и, можно даже сказать, комфорте. Теперь же, однако, его ранило в трех местах: сначала падающий блок с заплечиком сбил его с ног, затем отвалившийся кусок крюйс-стеньги содрал ему полскальпа, и, наконец, ливень полуметровых щепок, вырванных с квартердека "Ворчестера" 32-фунтовым ядром, обрушился на его раскинутые ноги, сдирая
Помощники оставляли его в одиночестве, появляясь лишь для смены повязок, ибо сей опасный пациент проявлял редкостное упрямство и даже ярость, если его пытались лечить по любой системе, кроме его собственной. Вдобавок, он оставался выше их по званию - как военно-морскому, так и медицинскому, будучи доктором и автором нескольких признанных работ по свойственным морякам болезням. Его высоко ценил Комитет по больным и раненым, кроме того, Стивен оставался не более других последователен в своих взглядах и, несмотря на либеральные принципы и неприятие узаконенной власти, не чужд ему оказался и деспотизм, вызванный раздражением. Но над пассажирами "Ворчестера" доктор власти не имел, а социальный контакт с ними был обязателен. Они же чувствовали своим долгом навещать больного, если только не болели сами (несчастного же доктора Дэвиса укладывала лицом вниз малейшая качка), кроме того, им больше нечего было делать, поэтому на протяжении всего неспешного, почти безветренного и необычайно спокойного путешествия по Бискайскому заливу и вдоль португальского побережья они поочередно посещали капитанскую столовую, в которой разместили койку Стивена. Но пассажиры оказались не единственными - Мэтьюрин ежедневно радушно принимал своих старых приятелей, Пуллингса и Моуэта. Другие же обитатели кают-компании приходили к нему время от времени, заходя на цыпочках и на пониженных тонах деликатно предлагая различные лекарства. Те самые люди, что с уважением внимали каждому его слову, теперь весьма смело давали советы. Киллик стоял над душой с бульоном, поссетом, приготовленным женой канонира, и рецептами лекарств для укрепления крови. Не будь благословенного опиума, с помощью которого он мог уплыть от своей раздражительности, его доброжелатели имели все шансы свести Стивена в могилу - гамак с двумя ядрами у ног - еще до мыса Рока, что у Лиссабона. Мэтьюрин, умея терпеть боль, тем не менее, находил скуку фатальным явлением. Казначей, капитан морской пехоты (абсолютно ему незнакомые) и двое священников бубнили и бубнили у него над ухом. Историю изобретателя очистителя с двойным дном он выслушивал семь раз, а кроме этого им и рассказать было нечего. Казалось, посетители продолжали свой бубнеж часами, в то время как натянутая улыбка Стивена все больше и больше напоминала risus sardonicus [11] .
11
risus sardonicus - спазм лицевых мышц, напоминающий ухмылку.
Однако под тридцать восьмым градусом северной широты здоровье Стивена начало восстанавливаться. Лихорадочное раздражение покинуло его, доктор снова стал уравновешенным и спокойным. Он даже обнаружил весьма приятные стороны в двух священниках и профессоре Грэхэме. Когда на носу по левому борту в дымке показался мыс Святого Викентия, Мэтьюрин чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его вынесли на палубу в похожем на паланкин кресле с двумя рукоятками от шпиля. Перед ним открылась пустыня - серые воды океана, в которых, в день святого Валентина 1797-го года лейтенант Обри, сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон разбили многократно превосходящий их испанский флот. Позже "Ворчестер" покачивался на волнах Гибралтара рядом с Новым Молом, загружая на борт свежие припасы и ожидая, пока не утихнет левант - сильный восточный ветер, мешающий "Ворчестеру" пройти сквозь Пролив и попасть в Средиземное море; в это время Стивен в компании профессора Грэхэма нежился в лучах солнца, сидя в кормовом камбузе, взгромоздив забинтованную ногу на табуретку и держа в руке стакан свежего апельсинового сока. Несмотря на то, что шотландец был мрачен и без малейшего чувства юмора, он прочел множество книг, и, преодолев, хотя бы частично, свою нелюдимость, превратился в приятного, открытого и ни в коей мере не скучного собеседника. Стивена несколько раз посещали гости с побережья, и после последнего визита доктор обзавелся образцами четырех редких споровых, увидеть которые ему всегда хотелось; теперь же он рассматривал их с таким удовольствием, с такой жадностью, что даже не сразу ответил профессору, поинтересовавшемуся, на каком языке
– На каком языке, сэр?
– улыбаясь, переспросил Стивен: настроение у него было необычайно приподнятое, можно даже сказать, радостное.
– На каталонском, - из чистого озорства он хотел ответить "на арамейском", но Грэхэм являлся слишком ученым лингвистом, чтобы клюнуть на подобное.
– Значит, доктор, вы говорите на каталонском, французском и испанском?
– Я провел многие годы на берегах Средиземного моря, - объяснил Стивен, - и во времена своей юности подучил некоторые языки его западной части. Однако, я не знаю арабского подобно вам и, Боже упаси, еще меньше турецкого.
– Возвращаясь к нашему сражению, - переварив сказанное, произнес Грэхэм, - чего я не понимаю, так это почему капитану Обри вообще пришла в голову мысль вести стрельбу необычайно окрашенными ядрами.
– Видите ли, - улыбаясь упомянутому Грэхэмом сражению, начал Стивен. С шикарного балкона им открывался вид на весь залив - Альхесирас на дальнем берегу, где ему доводилось принимать участие в настоящих боевых действиях - сто сорок два человека потерь на одном только ЕВК "Ганнибал" - кровь и гром на протяжении всего дня.
– Как вам должно быть известно, лорды Адмиралтейства в своей бесконечной мудрости решили, что в первые шесть месяцев службы ни один капитан не должен в месяц выстреливать ядер больше, чем на треть от количества орудий на борту, под страхом различных наказаний. А после этого - только половину от количества орудий. Уайтхолл полагает, что моряки научатся стрелять точно и быстро, пока судно бросает во все стороны на волнах. А капитанам, не желающим верить в столь радужные идеи, приходится покупать порох за свои деньги, если они, конечно, могут себе это позволить. Но порох дорог. Бортовой залп на судне, подобном нашему, требует порядка двух центнеров [12] , если не ошибаюсь.
12
имеется в виду английский центнер, равный 50,8 кг.
– Мама дорогая, - резюмировал глубоко пораженный Грэхэм.
– Именно, сэр, - согласился Стивен.
– Один фунт пороха стоит шиллинг десять пенсов и еще фартинг, выходит солидная сумма.
– Двадцать, девятнадцать и пять, - произнес Грэхэм.
– Двадцать английских фунтов, девятнадцать шиллингов и пять пенсов.
– Так что, как понимаете, капитаны стараются покупать порох отдельно по наилучшим ценам. Конкретно наш приобретен на фабрике фейерверков, потому и цвет необычный.
– Значит, никакого обмана не планировалось?
– Est summum nefas fallere. Обман - ужасное зло, дорогой сэр.
– Ваши слова весьма остроумны, это бесспорно, - Грэхэм пристально посмотрел на него, затем его мрачное лицо озарилось несколько искусственной улыбкой, - но использование подложных знамен, французского флага, определенно имело целью привлечь противника ближе, чтобы потом его легче уничтожить, и это почти удалось. Мне кажется, можно было поднять сигнал бедствия или притвориться, что мы сдаемся. Тогда враг подошел бы еще ближе.
– Для моряка некоторые ложные сигналы неприемлемее других. На море существуют совершенно четкие границы нечестного и обманного поведения. Морской офицер без зазрения совести может поднять ложный флаг, показывая, что он француз, но никогда и ни за что не должен поднимать флаг, показывая, что налетел на скалы, и не должен спускать флаг, а затем драться снова, ибо тогда ему грозит всеобщее осуждение. Против него будет весь мир - весь морской мир.
– В любом случае исход один, обман есть обман. Я бы с готовностью поднял флаги всех цветов, если бы это приблизило падение злодея хотя бы на пять минут. Я имею в виду самопровозглашенного императора Франции. В войне нужно предпринимать эффективные действия, а не выражать нежности или обсуждать относительные достоинства того или иного притворства.
– Согласен, нелогично, - ответил Стивен, - но таков моральный закон в восприятии моряка.
– Восприятие моряка, - повторил Грэхэм.
– Мама дорогая.
– В этом есть своя логика, - заметил Стивен.
– Конечно, некоторые статьи Военного устава нарушаются с чистой совестью. Например, брань строго запрещена, но мы ведь каждый день слышим страстную, ничем не сдерживаемую речь, иногда даже богохульства и непристойности. Сюда же относится спонтанное битье матросов, которые, как может показаться, слишком медлительны. Мы это называем побиванием камнями. Вы увидите достаточно подобных вещей даже на борту нашего судна, на котором вообще более гуманные порядки, чем на других кораблях. Как бы то ни было, все эти нарушения и многие другие вещи, например, воровство, то есть кража корабельных запасов, или пренебрежение церковными праздниками - все это имеет свои границы. Переступать эти границы смертельно опасно. Моральные нормы моряка могут казаться странными для сухопутного обитателя, временами даже причудливыми, но, как мы знаем, иногда одной только разумности недостаточно и, как бы нелогична ни была эта система, она позволяет морякам управлять их сложнейшими механизмами, элементы которых, сырые, капризные и буйные зачастую представляют опасность.