Миссия в Париже
Шрифт:
Капитан «Арвики» Сванте Странд, которого десятки рук «качали» в воздухе, а затем поставили прямо на трибуну, сказал, что, несмотря на осень, он уже видит наступающую в новой России весну. В прямом и переносном смысле.
Может, он сказал и не совсем так красиво, но так перевел речь шведского капитана переводчик Ростислав Антонович.
Вытащили из каюты даже кочегара Дисилотта. Он молча постоял на трибуне, испуганно вглядываясь в лица митингующих.
– Да здравствует мировая революция! – перевел со шведского языка его молчание опытный переводчик Ростислав Антонович.
Потом на
Время было митинговое.
А через двое суток «Арвика», тяжело загруженная льняным семенем, покидала Петроград.
Кольцов и Миронов в это самое время уже были в Москве.
Глава пятая
Поезд из Петрограда в Москву шел медленно, с частыми вынужденными остановками. Угля на транспорте не хватало, и поэтому через каждые сто – двести верст паровоз тормозил возле дровяных складов, и машинист и кочегар торопливо набрасывали в тендер напиленные и нарубленные чурбачки, специально приготовленные для паровозной топки.
В вагоне было почти так же холодно, как и снаружи. За окнами хлюпал дождь. Потом звуки изменились, и по крыше дробно застучала снежная крупка. После Твери повалил крупный лопушистый снег. За полтора суток они из осеннего Питера въехали в заснеженную зимнюю Москву.
Одетые легко, по-осеннему, прямо с Николаевского вокзала они отправились на Лубянку. Прежде чем идти с отчетом, Кольцову надо было сменить цивильную одежду на свою, армейскую. Она должна была храниться на вещевом складе в хозяйственном управлении ВЧК. Он надеялся, что там сумеет разжиться чем-то теплым и для Миронова.
Миронова Кольцов оставил в крохотной комнатке Бюро пропусков, а сам отправился на поиски своих пожитков. И первый, кого он встретил в хозяйственном дворе, был портной Беня Разумович. Увидев Кольцова, он весь просиял, как празднично надраенный самовар.
– Не верю своим глазам! Товарищ Кольцов! – воскликнул он, бросившись к Павлу. – А я, знаете, каждый день вспоминаю вас. И все представляю себе, как вы ходите по Парижу, где-то там по Риволи или по Елисейским полям.
– Не довелось! Ни по Риволи, ни по Елисейским полям, – чистосердечно признался Кольцов и, разведя руками, добавил: – Работа!
Беня грустно покачал головой.
– Вы, большевики, все торопитесь переустроить наш несовершенный мир, совсем забывая о том, что мы живем в нем лишь одно короткое мгновение. Мы, как те кораллы, которые рождаются лишь затем, чтобы приклеиться к таким же своим собратьям и умереть. Через тысячи лет над поверхностью океана возникнет коралловый риф. Но им-то что от этого?
– А вы философ, Бенциан Моисеевич, – весело удивился Кольцов. – Но мне такая философия не совсем по душе.
– Мы, евреи, все немножко философы, – сказал Беня. – Нас слишком долго били, и поэтому мы привыкли радоваться каждому дню, даже такому холодному, как сегодняшний.
– Поговорим об этом в следующий раз, – предложил Кольцов. – Лучше – летом. Не подскажете,
– Вашу одежду я храню у себя в спецателье. Я это сделал, извините, с некоторым умыслом. Хотел увидеть вас после возвращения из Парижа. Идемте!
Они пошли по двору к пошивочной мастерской, которую Беня называл «спецателье», и всю дорогу он беспрестанно продолжал говорить:
– Я все же надеялся, что вы передадите привет моим братьям Натану и Исааку. Мне так не терпится узнать, как они там? У Натанчика перед самой революцией жена должна была родить, и мне не терпится узнать, мальчика или девочку?
– Оба ваших брата процветают, – неожиданно даже для самого себя сказал Кольцов. Ему хотелось сделать что-то приятное этому доброжелательному к нему человеку. Тем более, он не совсем обманывал Беню Разумовича: в стабильной, длительное время избегающей серьезных катаклизмов Франции, вряд ли могли произойти какие-то существенные изменения в жизни двух его братьев. И чтобы придать своей выдумке исключительное правдоподобие, он добавил: – Краем уха от кого-то слышал, что у Натана растет мальчик.
– Мальчик? – обрадовался Беня. – Да, он так хотел мальчика! У него там, в Париже, серьезное дело: фабрика, которая делает пуговицы. Перед самой войной он передал мне образцы своей продукции. Всего лишь образцы. И что вы думаете? Я почти год безбедно жил, распродавая эти образцы. Пуговицы нужны всем и всегда. Поэтому он так беспокоился о наследнике. Ах, как я вам благодарен, Павел Андреевич, за хорошие вести.
А Кольцов со стыдом выслушивал слова благодарности, в душе последними словами ругая себя: кто его тянул за язык с этой, пусть и незначительной, ложью. Но тут же подумал: порой она бывает спасительной. Когда-то еще доведется Бене узнать о жизни своих братьев, да и узнает ли вообще? Но какое-то время будет спокойно жить, не терзаясь вопросами: а как они там? Не случилось ли что-то с ними? И особенно его будет греть весть о мальчике.
– Не знаете, как они назвали малыша? – спросил Беня.
– Раймоном, – не задумываясь, ответил Павел. Он уже вошел в роль и понимал, что изящно выпутаться из этой ситуации у него все равно не получится.
– Раймон! – Беня вслух проверил благозвучность имени и остался вполне доволен. – А что! Раймон Натанович! Не совсем еврейское имя, но тоже красиво звучит.
В примерочной комнате ателье Кольцов переоделся. Рассовал по карманам документы.
Беня вошел в примерочную, когда Кольцов уже преобразился и принял привычный внешний вид полномочного комиссара ВЧК.
– Вот теперь вы мне уже нравитесь, – одобрительно сказал Беня. – Но, с другой стороны, не очень. Боюсь, в следующий раз мы с вами встретимся в госпитале. Это – в лучшем случае. Насколько я понимаю, вам нужна шинель, которую вы где-то посеяли летом. Вероятно, вы тогда не думали, что когда-то наступит зима, – и еще раз, с ног до головы оглядев Кольцова, он добавил: – Нет, пожалуй, вам больше к лицу будет кожаное пальто. И практичнее, и теплее.
– Не возражаю, – согласился Кольцов.
– К хорошему пальто не помешали бы такие же хорошие юфтевые сапоги и утепленная фуражка, – продолжал Беня мысленно одевать Кольцова.