Миссия в Париже
Шрифт:
Сванте напряженно смотрел на Брамапутру, силился его понять.
– Я понял, что ты не понял. Ладно, пойдем дальше. Значит так: идешь за нами, в кильватере. Кильватер, понимаешь?
– Кильватер понимаешь, – закивал Сванте.
– Ну вот! Я же знал, что дотолкуемся! – обрадовался Брамапутра и одобрительно похлопал Сванте по плечу. – Следи за руками. Мы – налево, и ты повторяешь наш маневр. Мы – вправо, и ты тоже.
Брамапутра при этом выделывал такие выразительные пассы руками и так уморительно гримасничал, что все – и на сторожевике
Вместе со всеми хохотал и Сванте.
– Вот видишь! А говорил, что не понимаешь! – подвел итог своей беседы со шведом Брамапутра и добавил: – Это что! Я в Бомбее индусам все как есть про Россию растолковал. Про Черное море, про снег и зиму, и даже про наши украинские вареники с вишней. И обошелся без единого индийского слова.
Брамапутра вновь перемахнул через леер на сторожевик и уже оттуда добавил:
– Главное, папаша, все делай, как мы. И проживешь до самой смерти.
Сванте оказался способным учеником. «Арвика» послушно шла вслед за сторожевиком, повторяя все его, порой очень замысловатые, повороты и развороты.
Близился конец пути, и Сванте уже не жалел, что согласился на предложение маклера Ульсона, и даже гордился собой, что преодолел свой страх и пробился в эту новую, пока мало кому известную Советскую Россию. Можно было по пальцам пересчитать всех шведов, кто уже побывал здесь и остался живым.
Сванте стоял у штурвала и дымил толстой сигарой. Сигары он курил по радостным или праздничным случаям. Конец этого пути он отнес к радостным.
Рулевой находился тут же, в рубке. Сидя в кресле, он слегка подремывал.
– Вот так бы и обратно, – говорил Сванте, не оборачиваясь к рулевому. – Эти русские парни, конечно, проводят нас через минные поля. А может, и до самой Котки. А после Котки мы, считай, уже дома… Знаешь, Уле, я попробую договориться, чтоб в следующий раз они встретили нас где-то у Котки.
– В следующий раз, – ворчливо отозвался рулевой.
– А почему бы нам и не сходить сюда еще разок-другой?
– Мне то что? Сходи! Меня-то с тобой уже не будет! – равнодушно сказал Уле.
– Это почему? – удивленно обернулся Сванте к рулевому.
– Ты уволил меня.
– Когда?
– Вчера. Забыл? Сказал, чтоб по возвращении в Стокгольм я сгинул с твоих глаз.
– Забудь. Я не всегда говорю то, что думаю, – с теплотой в голосе сказал Сванте. – Куда нам на старости друг без друга?
Кольцов и Миронов стояли на палубе рядом с рубкой и сквозь стекло видели довольного, дымящего сигарой капитана «Арвики».
– Чудные дела творятся на свете, – задумчиво сказал Миронов.
– Вы о чем?
– Буржуй помогает большевикам.
– Ну и что ж тут такого? Не за красивые глаза помогает. И не под дулом маузера.
– Следите за мыслью дальше. Смотрит большевик на дымящую сигарой морду буржуя и, небось, думает: «погоди малость, буржуйская твоя морда, я тебя и в твоей Швеции
– Все не так, Миронов, – не согласился Кольцов.
– Ну как же! Вы ведь на горе этим самым буржуям собираетесь раздуть мировой пожар. Или я что-то не так понимаю?
– С таким, как этот капитан, мы воевать не будем. Никакой он не буржуй. Обыкновенный трудящийся швед. У него и богатства: этот утлый пароходик да кот Корсар. Мы даже не знаем, есть ли у него дом, жена, дети. Не спорь! Такие, как он, – наши союзники, а не противники.
Наконец, кончились минные поля. Вдали показался обрывистый берег, засияли под скупым осенним небом церковные купола.
– Кронштадт, – сказал Сванте, перекатывая сигару из одного угла рта в другой.
Со сторожевика им просемафорили «доброго пути». Круто развернувшись, он побежал к Кронштадту. А они продолжили свой, теперь уже совсем не опасный путь, в Петроград. Он был совсем близко.
Кольцов пристально вглядывался в обрывистые берега, в одиноко стоящие домики. Это была уже Россия. Кончалась его бриллиантовая эпопея.
Глава четвертая
По Неве их вел старенький лоцманский катер.
Они плыли мимо безлюдных пригородов, мимо ржавых и списанных пароходов, безжизненных, с выбитыми окнами, мастерских.
Впереди перед ними вставал революционный Петроград. Он был совсем не таким, каким они мысленно его представляли. Не было ни горячих митингов на улицах, ни транспарантов, ни знамен, не звучала торжественная музыка духовых оркестров. Все это еще совсем недавно было, и как-то незаметно кончилось. Теперь город был печальный и усталый. Он готовился к затяжной северной зиме и подступающему голоду.
Они тихо проплыли мимо хлебной лавки, где вдоль какого-то нелепого каменного, наполовину разрушенного, забора растянулась длинная молчаливо-унылая очередь. Было холодно, дул пронизывающий до костей ветер. И люди, стоящие в очереди, кутались в свои утлые одежонки, и тесно жались друг к другу.
«Арвика» пришвартовалась возле указанной лоцманом причальной стенки.
Сванте, рассчитывая на торжественную встречу, переоделся в свою парадную форму. Кочегару Дисилотту приказал либо вовсе не показываться на палубе, либо хорошо отмыться и принять человеческий вид. В ожидании невесть чего он неторопливо расхаживал по палубе.
Но их никто не встречал.
И Сванте, почти весь вечер сиявший, как надраенный медный котелок, к ночи потускнел. Он вдруг забеспокоился, все ли так будет, как обещал ему маклер Ульсон? Нужны ли плуги, сеялки, бороны, заполнившие трюм его «Арвики», этим людям с угрюмыми лицами и голодными глазами? В конце концов, это не его товар, он может свалить его за борт. Но вычеркивать надежду на обещанный маклером вожделенный груз – льняное семя – он не хотел. Но с кем вступать в переговоры об этом деле, если, судя по всему, они с их товаром никому здесь не нужны?