Мистер Себастиан и черный маг

Уоллес Дэниел

Человечек догнал Генри, но, чтобы поспевать за ним на своих коротеньких ножках, вынужден был делать два шага, когда Генри делал один. Он едва не бежал.

— Кастенбаум, — представился он. — Эдгар Кастенбаум.

Он протянул руку, но Генри проигнорировал ее и продолжал шагать, хотя совершенно не представлял, куда идет. Этот Кастенбаум уже тяжело дышал и взмок от пота. Но держался рядом.

— Предпочитаю, чтобы ко мне обращались «Эдди», — продолжал он, улыбаясь, — не «Эд». По мне, «Эд», не знаю, чересчур сухо, что ли. Солидно. Мой дед был Эд, и сейчас он Эд. Господь улыбнулся ему несколько

раз в жизни, а он не использовал свое счастье до конца. Оставил в наследство моему отцу, и тот тоже не стал его транжирить, сберег. Вот что, по-моему, значит быть Эдом. Ну а Эдди, он легкомысленный, с причудами — двадцать третий, как сейчас говорят. Так что зовите меня Эдди. Или Кастенбаум. Если я вас когда-нибудь выведу из себя, а это наверняка, такое случается и с лучшими из нас, можете на меня прикрикнуть — сердито: Кастенбаум! Так будет в самый раз. А я вас буду звать мистер Уокер. Или Великий Генри. Хотя хотелось бы придумать что-то более яркое. Или звучное, смотря по обстановке. Есть какие-нибудь идеи?

Генри, не останавливаясь, поглядел на коротышку Эдди:

— Идеи? Насчет чего?

— Я так полагаю, по дороге домой у вас было предостаточно времени, чтобы поразмыслить над будущим. Кстати, добро пожаловать домой.

Генри остановился и взглянул на этого человека, и тот остановился с видом огромного облегчения.

— Домой? — вопросил Генри. — Да я просто не знаю, что значит это слово.

Даже залитый солнцем, город выглядел серым, чудовищным, уродливым. Он не мог представить, как станет его частью. Но с другой стороны, он не мог представить себя частью вообще чего бы то ни было.

— Не желаете сигаретку? — Кастенбаум протянул ему пачку. — Сам не курю, но держу для тех, кто курит.

— Послушайте, я вас не знаю, — сказал Генри. — И не знаю, о чем вы толкуете. Или вы окончательно ненормальный, или спутали меня с кем-то другим. А теперь извините, мне нужно идти и искать работу.

— Зачем?

— Затем, что мне нужно что-то есть и где-то спать.

Кастенбаум поднял свой портфель:

— Но у меня уже есть для вас работа. Даже сотня работ.

— Сотня? Зачем мне сотня?

— Ангажементы! — воскликнул Эдди. — На выступления. Сеансы магии. Весь август расписан.

— Что вы имеете в виду?

— Вы знамениты, мистер Уокер. И вам это, конечно, известно.

Кастенбаум опустился на колено, прямо на тротуаре, и аккуратно расстегнул золотистые застежки портфеля. Достал пачку газетных вырезок и протянул Генри, который принялся их пролистывать.

— Тут двадцать одна статья, — сказал Кастенбаум. — Уверен, что их было намного больше.

— Тут все… обо мне.

— Верно.

— Ho…

Генри подумал о Муки и его болтливом языке, о Чарли и всех тех людях, с которыми бок о бок жил и сражался последние четыре года. Он понял, как это произошло.

— Кто вы? — спросил Генри, ожидая услышать какой-нибудь простой, реальный ответ, от которого уляжется его смятение.

Но этого не случилось. Кастенбаум выпрямился во весь своей росточек и гордо выпятил грудь:

— Я ваш импресарио, мистер Уокер.

Теперь Кастенбаум семенил впереди, а Генри шел за ним, влекомый, как магнитом, этим таинственным человеком, а еще — обыкновенным неистребимым

любопытством.

— Куда мы идем? — спросил Генри.

Кастенбаум посмотрел вперед, в будущее, и улыбнулся:

— В ваш офис, разумеется.

*

По дороге Кастенбаум все рассказал ему: как слух о его магических подвигах передавался от батальона к батальону, от дивизии к дивизии и на кораблях, самолетах и подводных лодках достиг берегов Америки. Он сенсация. Горячая. С пылу с жару.

— А в шоу-бизнесе существует только одно правило, — продолжал Кастенбаум. — И это правило гласит: куй железо, пока горячо. Я сообразил, что вы можете крупно заработать на своем заокеанском успехе. Связаться с вами я, конечно, не мог, поэтому подумал, что лучше будет взяться за дело самому.

— То есть это вы можете крупно заработать, — заметил Генри.

— Не злитесь, — ответил Кастенбаум. — Обоюдовыгодные взаимоотношения — самые лучшие из взаимоотношений.

— Мне не нужен импресарио, мистер Кастенбаум.

— Слишком поздно, мистер Уокер, он у вас уже есть.

— Ну, тогда вы уволены.

— Строго говоря, меня невозможно уволить, поскольку вы меня не нанимали. Контракт мы не подписывали. А в шоу-бизнесе такой закон: без контракта вы ничто. — Он помолчал, чтобы до Генри окончательно дошло, что ему некуда деваться. — Мне также кажется, что опрометчиво что-то отвергать, не зная, что отвергаешь. Секундочку. Мы пришли.

Они остановились перед четырехэтажным зданием из кирпича и стекла на Бридж-стрит. Мрачным и скорее гнетущим, нежели внушительным. Темные, натертые мылом окна. На месте дверной ручки зияет дыра. Слева, в проулке, разлагается дохлая птица.

— Это лучшее, что я мог найти на те средства, которыми располагаю в настоящий момент. Считайте, что оно у нас временное. А пока можно привести его в порядок.

Генри вздохнул.

— Заходите, — пригласил Кастенбаум.

Генри шагнул на ступеньку подъезда и взглянул на номер дома, намалеванный черной краской над дверью.

— Семьсот второй, — сказал он.

— Точно, Бридж-стрит, семьсот два. Запомните адрес. Что-то не так?

Генри застыл, глядя на номер.

— Нет, все в порядке, — еле слышным шепотом ответил он. — Все в порядке.

Три пролета деревянной неосвещенной лестницы — восхождение во тьму. Они миновали темные двери «Муди. Поставка резиновых изделий», «Новинки от Суинберна». Наконец они остановились перед непримечательной дверью с матовым стеклом, ярко освещенным изнутри. Стекло сияло так, словно за ним горело само солнце. Будто там обитал Бог.

— После вас, босс, — сказал Кастенбаум, открывая дверь.

Генри подождал, пока дверь не распахнулась во всю ширь и свет залил его. Он застыл, словно пораженный видением. Или видениями. Офис в самом деле был залит ярким светом, но весь свет шел не оттуда: плечо к плечу вдоль стены приемной Великого Генри стояли полтора десятка самых ослепительных красавиц, каких он только видел в жизни. Блондинки, брюнетки, рыжие, с ногами, казалось, нескончаемыми, и бальбоа — о, бальбоа! Он знал, Том Хейли сейчас скребется в гробу, пытаясь выбраться наружу, чтобы вместе со своим бывшим коллегой насладиться зрелищем этих фигуристок.