Мистик Томас Свит
Шрифт:
Бела каждый раз появлялась в разных неожиданных местах, наблюдала за моими действиями, должно быть я забавлял ее, и выглядел вдобавок чересчур неопрятно. Я как человек потерпевший кораблекрушение, выброшенный на необитаемый остров, прежде всего, начал изучать окружение, а только потом грустно задумываться о своей судьбе. Так я познавал неизвестный мне доселе мир, крошечный, но необъятный по мере загадочности. Солнце, будто светило ярче, звезды мерцали, падали, я загадывал желание по детской привычке, желал вернуться домой в целости и сохранности. Неистово на меня нападали порывы порвать узы, связывающие с этим местом, но словно раб не решался на снятие кандалов, что ждет меня там, лишь люди, давно признавшие меня мертвецом, родители в скорби, и неутешительная Агнетта, ведь помолвка наша расторгнута в связи с гибелью суженого. Девушка скоро успокоится, выйдет замуж за другого, а ведь я уже смирился с нашим браком, бесконечная суета и метания из стороны в сторону, находясь на поводу у зла, творя крупицы добра, несоразмерные причитания и наставления, никуда не приводящие, осуждения, приводящие в уныние, помощь близким и чувство долга, радость о ближнем и надежда искреннего счастья, вот что меня еще ждет. Однако вскоре воспоминания потускнели окончательно, я позабыл о тех мыслях.
Я полюбил Белу, искренне и всем сердцем. Говорят, что самая верная первородная любовь (утраченная после грехопадения), далекий отголосок ее испытывают дети, когда любят не плотски, а чистой душой. Мне не хотелось прикасаться к ней, не мерещились, не возникали порочные желания и думы, этого не было, я желал лишь слышать, видеть и ощущать ее настроение. Искра того ветхого пламени горела во мне. Спросите меня – какое самое прекрасное творение Бога, и я, не задумываясь, отвечу – женщина, по крайней мере, земного плана, один лик которой может привести мир в хаос или явить миру спасение. Это произошло внезапно, неожиданно, как громом пораженный, жизнь предрекла наше единство, одна плоть, две схожие души и никто не помешает нам быть вместе. Бела будто распознав мои намерения и чувства, редко появлялась, только пение ее не прекращалось.
Иногда мне казалось, что я питаюсь от ambor vitae. И жизнь больше похожа на видение, явственно ускользающее в область потустороннего. Некое зазеркалье. Но у меня нет желания покидать это место. Так я думал, поначалу Бела удостаивала меня своим влекущим вниманием, но вскоре вовсе исчезла, я неминуемо впал в глубокое отчаяние, в столь малом пространстве нельзя скрыться от проблем, не высвободиться от наболевшего ни разговором, ни творением, не развлечь себя, не отвлечь от нарастающей меланхолии, попав бабочкой в банку, я бился о прозрачные стенки, желая выбраться, видя свободу, не подозревая о том, что крышка открыта, и если я вылечу, то меня проткнут иглой и посадят на почетную доску вместе с остальными редкими экспонатами. В скором времени я вознамерился покинуть обитель цветов неведомую смертным поляну.
Чувство близкой смерти не покинуло меня, живя одним днем – ощущаешь скорую кончину ежечасно, но перед тем должен сделать всё, на что способен и даже больше, оставить после себя нечто важное и достойное, частицу добра. Я просто не мог вот так сидеть на месте, предвкушая возвращение несуществующей нимфы. Может мне это всё причудилось? Но я ведь люблю, это не иллюзия, но куда мне бежать, ведь навеки принадлежу ей, и только ей, мы едины. И в каком-либо затруднительном положении я бы ни был, вокруг сказочный мир, но тут сквозит одно важное упущение, я-то из реальности. Сталкиваясь, мы, создаем раздор в душе, некогда взращенный искусственно покой сменяется недовольством и отчужденностью. Каково будет, если я уйду, обрушу систему, нарушу закон, не думая о последствиях? Мы ведаем что творим, либо нет, и страшен будет суд над тем, кто обладал знаниями, но не воспользовался ими, правдив тот, кто не сокрыл дарованное свыше, а воспользовался с мудростью. Но я оступился, засомневался, и не было мне тогда прощения.
Проснувшись рано утром, по привычке огляделся, ища глазами деву, все сталось неизменно, еще долго вдумчиво соображал, выводы и решения довались с превеликим трудом, однако эгоистичность поборола всё, томиться в клетке более не мог, так лучше для меня. Но стоило мне приблизиться к выходу с известными намерениями, к каменной арке, около которой я некогда лежал сброшенный с отвесных скал, я ощущал правильность поступка, только сердце глухо ныло от не питаемой угасающей любви. Как же молод я был и нетерпелив, мне нужно было обладать ее, хотя бы видеть, но пустота вовлекла меня в предательство, это было дико, но вопреки всему я решился шагнуть и покинуть этот мифический уголок. Занес ногу, как вдруг внезапно явилась Бела, обняла меня, будто не отпуская, я не сопротивлялся, ее руки были нежны, хрупкое тело нимфы излучало тепло, не страсти, а покорности. На секунду я размяк и готов был повиноваться любой ее прихоти, однако оказался слишком тверд в своих убеждениях, скорее в заблуждениях. И я услышал в последний раз песнь ангела, благоговейно лился голос, содрагающий мое тело и душу. Находясь в блаженном счастье, отказался, прельщенный свободой, променял спокойствие и безмолвие, на смерть и одиночество. Сделал всего один шаг в арку, во тьму, объятья Белы разжались, и она бессловесно просила, молила меня не уходить, но я произнес лишь слова Горация.
– Carpe diem. – прощальный возглас вырвался из моих уст.
Рано или поздно я бы всё равно покинул Белу, так как еще не распрощался окончательно со своей прошлой жизнью, остались незаконченные дела, много недосказанности. Думаю, многие мечтают вернуться, вернуться в прошлое, дабы исправить, попросить прощения, или уничтожить труды своего зла, я не оказался исключением, имея такую возможность, воспользовался шансом, толком не осознавая последствия своего шага. Когда поляна стала позади, я обернулся, и оторопел от увиденного: некогда зеленеющая лагуна ныне покрылась снегом, хлопья не таяли, но грузно опускались, покрывая пространство. Подул неистовый ветер, клоня деревья, что уже потеряли листву и всякое обаяние, течение времени замедлилось, а Бела будто остановилась, с грустным застывшим взглядом провожала меня, смотря словно в зеркало. Я мысленно кричал – “Я вернусь, только дождись, вернусь, обещаю”, но она не шевелилась, словно не слышала, превратилась в холодную статую, оплакивающую свою утрату.
А я сжигаемый гордынею и самолюбием, отвернулся и направился туда, откуда пришел.
Ночь, темно, лишь неровности горы отражают лунный свет, собравшись с силами, стал карабкаться вверх, хотя определенно нужно было спускаться, но почему-то решил продолжить столь неудачно начатый путь, зная, что вряд ли история повторится. Червь точил меня изнутри, потому стоит бури настигнуть душу мою, как я окажусь вырванным с корнем. Вопреки всему старался унять совесть свою, ошибочно предполагая, что так будет верней. Тело двигалось, а дух застыл, сколько еще карабкаться навстречу безумной идеи я не знал. Возносился к небесам, на самом же деле низвергся в подземелье, убежал от действительности того светлого бытия, может мне всё это померещилось, всего-навсего сон, на секунду заснул, и сновидение то показалось днями, но мне никогда не забыть тех невинно ясных глаз.
Что реально, а что нет, чудесный феномен, я окончательно заплутал в темном лесу, и так и не смог выбрать каков же мой крест. Лишь одно желание, покинуть мир достойно, увидеть своих близких в последний раз, разве это плохо, заслуживаю ли я жестокого порицания? Отчасти да. Цепляясь как тогда за хрупкие уступы, изредка посматривал наверх, чем выше поднимался, тем светлее становилось вокруг, показался видимый предел подъема, он не был принудительным, скорее наслаждением преодоления, ради несущественной цели. Стало вдруг легче, из скалы начали вырастать характерные ступени, именно они способствовали скорому подъему на самую вершину, что и было проделано. Там свет озарил меня, рассвет охватил путников и потряс потрясающей красотой и гаммой живости красок, там легкая туманность обволакивала, мягко переплеталась с глубиной бледного неба, и солнце разгоралось.
Все сущее проснулось окончательно. Вершина оказалась пологой, некая природная смотровая площадка, с которой отворяется великолепный вид на бескрайние пустоши, покрытые алмазной росой инея.
Я прожил жизнь ребенка, короткую, познавал и учился, но в конце узнал, что существуют иные правила, другой выбор. Никто из рядом стоящих джентльменов завороженных зрелищем, и помыслить не могли, где я был, и что со мной стряслось. Для них всё по-прежнему неизменно, я же ныне никогда не стану таким как прежде.
В умиротворении и томном молчании мы стояли еще несколько минут, затем отец обратился ко мне, он возжелал поделиться своими ощущениями и мыслями на счет увиденного. И вправду, рассвет был чудесен, неописуем, но в душе моей горел закат, и солнце уныло уходило за горизонт. Он спросил меня – “Разве не прекрасно здесь? Ради этого стоило проделать столь дальний путь”. Я попытался ответить, но не смог, рот мой более не издавал звуков, даже мычание или отдельные невнятные звуки не послышались, ничего. Уста в краткий миг стали подобны стуку сердца, стали немыми. Схватившись за горло, пораженный, я попытался нащупать сломанный механизм в речевом аппарате, все оказалось на месте, язык, гортань, зубы, однако обреченным на молчание я пал на камни. Сразу подумал о проклятии, разве могла она, способна ли на такое, вот чего боялись проводники, нет, я сам решил свою судьбу. Затихло вечное пение нимфы, поляна отныне бела и замерзшая покоится в пучине гор, я также как она не произнесу ни слова, ставши нераздельной частью того мира, я отрекся, и предательство то отразилось на мне, молчит она, значит и мне предстоит слушать тишину. Недолго я бился в истерике в попытке вернуть утраченный голос, безрезультатно, мы так страдаем из-за потери чего-то родного, и, потеряв, не можем поверить в утрату, особенно при таких странных обстоятельствах.