Младенца на трон!
Шрифт:
– Не робей, мужички, сдюжим!
– весело крикнул чернобородый главарь и добавил, обращаясь к стрельцам: - А вы, робята, почто против своих-то идете? Аль вас подати на соль не разоряют? Нешто вам любо глядеть, как бояре да гостиные сотни жиреют, а ваши слободы с посадами скоро по миру пойдут?
Но те, ощетинившись бердышами, двинулись на толпу. А из-за дверей, перекрикивая колокольный звон, завопил Шереметев:
– Бейте их, стрельцы! Гоните прочь из Кремля!
Приступ удалось отбить. Через два часа толпа рассеялась, оставив на площади с полсотни убитых и покалеченных.
А те старались вовсю. Начали с того, что разграбили Соляной рыбный двор возле Ивановского монастыря. Вынесли оттуда все товары и растащили по домам.
– Вот она, солюшка, вот она, родимая!
– в исступлении кричали они.
Теперь, когда у бунтовщиков был запас столь необходимого продукта, они задумались и о мести боярам.
– Эх, Шереметевский двор бы пожечь, да в Кремле-городе он себе палаты поставил.
– Ниче, и там достанем!
– Стойте, мужики!
– воскликнул всклокоченный парень лет двадцати пяти.
– Обманули вас, не виноват Шереметев!
– Это как же?! Кто ж, как не он?
– послышалось со всех сторон.
– Да вот так. Всем мутит боярин Воротынский, ему и прибыток главный с соли-то идет. А коли моему слову не верите, вон у него спросите, - всклокоченный ткнул пальцем в высоченного детину с желтыми, словно из соломы, волосами.
– Угу, - кивнул тот.
– Воротынский податями правит.
– Да полно?
– Айда Воротынского жечь, - махнул рукой парень и побежал в сторону Никольской.
Толпа двинулась было за ним, но в это время коренастый мужичок, раскинув руки, преградил дорогу и крикнул:
– А ну-ка погодьте!
И обернулся к Гусеву.
– Слышь, Платошка, никак то Алешка Власов. Аль не признал?
– А ведь и верно, он, пес Телепневский. А дьяк тот на подхвате у Шереметева! И рыжий с ними заодно!
– Да вы что, мужики, - испугался всклокоченный, - я ж свой… ваш…
– Ах ты, Ирод, боярам продаешься?! На других вину переложить чаешь, Иуда?!
– закричали в толпе, и все бросились на Власова.
Алешка завопил так жутко, что у тех, кто послабее духом, мороз пошел по коже. Но не прошло и двух минут, как его растерзанное тело оказалось на мостовой рядом с окровавленным трупом "соломенного". Люди, разгоряченные убийством, тяжело дышали, глаза их сверкали, руки тряслись.
– К палатам Телепнева!
– скомандовал Гусев, и толпа кинулась на восток.
К своему несчастью, Василий Григорьевич оказался дома. Через узкое оконце он с ужасом смотрел, как сотни разъяренных мужиков с палками и кольями, выломав ворота, заполонили двор. Думный дьяк заметался по комнатам, пытаясь найти безопасный выход. Но было поздно: со всех сторон доносился топот, крики, ругань.
"Живым сволоте не дамся!"
Он схватил саблю и бросился к дверям, но воспользоваться ею не успел: толпа ворвалась в комнаты. На Телепнева бросились с дюжину человек, мгновенно разоружили и выволокли во двор.
Несчастного пленника бросили на землю, и на его голову, грудь, руки, живот посыпались камни, удары дубинок. Он завыл, но скоро сил на это не осталось. Сквозь красную пелену мелькали
Смерть думного дьяка бунтовщики приветствовали радостным гулом.
– Аки собаку, да и поделом!
Едва отдышались, как послышались крики:
– Дальше! Дальше!
И обезумевшая толпа рванула к следующему дому.
Когда хаос охватил всю Москву, и горела уже половина Китай-города, к ремесленникам и посадским присоединилось несколько полков стрельцов, во всеуслышание заявивших:
– Не желаем супротив простого люда за бояр кровь проливать! Вместе избавимся от их насилий и неправд!
Толпа приветствовала это решение радостным гиканьем. Вперед вырвался Иван Соколов, который хоть и не принимал участие в убийствах, но вместе с Гусевым воспринимался бунтовщиками как предводитель.
– Слухайте, братцы, - блестя глазами, воскликнул он, - коли за нас ноне такая силушка, так и в Кремль-город прорваться немудрено. А там как раз дворы тех бояр, с коих нам обида и насильство великое!
– В Кремль! В Кремль! Айда!
– пронеслось над головами, толпа колыхнулась и покатилась в сторону белокаменных стен.
[27] Ныне Благовещенский собор.
Глава 29
В Кремль толпа прорвалась через Никольские ворота. Тихие улицы буквально за несколько минут наполнились народом. Бесконечная людская река растеклась по Никольской и Чудовской, кто-то направился к Теремному дворцу, но большая часть, во главе с Соколовым и Гусевым, сразу же бросилась на Житничную, к дому Шереметева.
Бояре попрятались по своим дворам, трясясь от страха и спешно вооружая холопов. Еще бы: бунтовщики весь день жгли богатые дома, избивали слуг, не брезговали и грабежом. Делили между собой куньи, лисьи, собольи меха, резали дорогие ткани, рубили на куски золотые и серебряные чаши, разбивали бочки с вином и медом. Многие напились допьяна и уже не могли участвовать в мятеже, но те, кто еще держался на ногах, разгоряченные хмелем и разбоем, были по-прежнему опасны.
С шумом и гиканьем толпа подкатилась к дому Федора Ивановича. Крики, топот и вопли "Разорвать Шереметева!", "Зарубим продажных бояр!", "Собора требуем!" слились в оглушительный рев. В воздухе клубился сизый дым, принесенный ветром с пожаров в Китае.
Высокая каменная стена отделяла двор боярина от улицы.
– Ломай ворота!
– завопил мужичок с козлиной бородкой, и тут же откуда-то притащили бревно и с разбегу ударили им в зеленые доски.
– Давай, робята, давай, поддаются!
Но тут со стороны Троицкой послышался гомон, нарастающий шум, раздались крики:
– Царь едет! Царь!
И правда, вскоре показались конные охранники, плотно окружавшие золоченую карету. Среди них был и могучий широкоплечий богатырь, в котором мужики узнали князя Пожарского. Толпа попятилась в стороны, и стремянные по образовавшемуся коридору направились к дому Шереметева.