Млечное
Шрифт:
В Ленинграде осталась весна,
запылились скрижали науки.
Вместе с солнцем и ветром
напутствует нас
потаенная сладость разлуки.
Мы не любим насиженных мест.
Мы — мечтатели и непоседы.
Нам, как символ дороги,
горит Южный Крест
и загадочный шлейф Андромеды.
Нам призывно кричат поезда,
нас зовут они в дальние дали —
к золотым берегам,
к голубым
о которых мы с детства мечтали.
Там внезапно приходят заря,
там закат наступает не сразу,
и в порту Зурбагана
скрипят якоря
бригантин поэтических сказок.
По волнам легендарных морей,
к островам недобытой Победы…
То и дело ночами
горят между рей
под вуалью — глаза Андромеды.
На проталинах звездах дорог,
у истоков вселенского света,
в гуще вечных миров,
в чаще млечных костров —
улыбается нам Андромеда.
19 мая 1965
* * *
Ах, коммунисты!
Их руки чи́сты,
слова зубасты,
глаза когтисты;
язык — что заступ,
душа — что приступ.
Они плечисты,
они речисты.
Они — схоласты-
– эквилибристы.
Порой с подсказкой,
всегда с ириской.
сначала с лаской,
а после — с миской.
1965
* * *
Так грустно умирают облака,
как будто эта смерть — в последний раз.
Стоит, как храм, торжественный закат,
а в нём живет Асоль, моя сестра…
В её глазах такая доброта,
как разве только небо над тобой,
и весь восторг её наивных тайн,
и вся моя любовь, моя любовь…
…На русский ты меня переведи —
Асоль по-русски означает: жди.
1965
ВСТУПЛЕНИЕ К ЦИКЛУ
ДЕВЯТЫЙ КРУГ
В моих зрачках живут твои черты.
Я умираю от сердечной раны.
Уходят корабли моей мечты
в искрящиеся дали океана.
А ты без грусти смотришь на меня, —
и ты права — твоё ли это дело?
И чьей надежды хватит, чтоб поднять
моё стихом исхлёстанное тело?
1965
* * *
Ночь ушла, торжественна и зла.
День пришёл вершить свои дела.
День сентиментален и ревнив,
день — как я… Но есть такие дни…
Я томлюсь в дневном полусне;
эти дни, они — не ко мне,
эти дни, с тревогой их лиц…
Ты — вдали, в кромешной дали.
Не спастись. Не уйти никак:
ты — так непомерно близка.
Эти дни!.. Мне дня не поднять:
ты на знамени у меня…
Ночь ушла. А день не помнит зла.
Не послать ли бить в колокола?..
1965
* * *
Осенний ворох слов, сомнений ворох.
Безумствуем, с решеньями спешим…
Вот ты ушла…
А мне остался город
грядой своих кубических вершин,
ущелья улиц, подворотен норы…
В сырую ночь, с асфальтовых пустынь,
с полей, впитавших городскую сырость,
я возвращусь в обитель немоты,
в пустые комнаты моей квартиры,
где гулким эхом отдаётся вздох,
а тишина
насыщена отчаяньем,
где телефон, брыластый, как бульдог,
на привязи скучает, сыт молчанием,
а если сдуру и нарушит тишь,
зальётся радостным никчёмным лаем,
не подойду —
ведь ты не позвонишь,
и я давно и твёрдо это знаю…
Мы с городом останемся вдвоем,
проникнусь я его молчаньем жутким —
и утром всё молчание твоё
покажется мне доброй глупой шуткой…
Переживу
и боль, и мрак, и морок…
В асфальтовых полях моей души,
как часовой, стоит на страже город
грядой своих кубических вершин.
1965
АВГУСТ
На самую кромку земли
август камнем упал.
Ветры с Карпат принесли
мыслей моих листопад —
и крутят их жёлтый ворох
по аллеям и площадям…
Слышишь?
под вечер
гулко въезжают в город
люди на лошадях! —
Бронзовые, стремительные,
с красных закатных гор,
лошади, шеи выпятив,
мчатся во весь опор, —
это наше ржавое солнце
упало с седеющих клёнов:
брошена в город конница
с эхом,
свистом,
и звоном!
И вместо добротной прозы
и размеренности событий
стало в городе звёздно,
стал он —
многокопытен.
И уже не понять,
что сделалось —
до отчаянности
всё ново:
так серебряно, оголтелые,
в гулких улицах бьют подковы…
1965