Млечное
Шрифт:
Я взлетал, не касаясь ступеней,
И дрожал, и мечтал, и горел,
И на стенах минутные тени
Отвечали душевней игре…
На коврах — полыханье камина…
А над миром неслись облака,
И на огненных стенах гостиной
Рисовался далёкий закат.
Но внезапность стремительной смены
Не давала мне взгляда поднять:
Я встречался со взором Роэны,
Неотступно
И, сражённые лезвием взгляда,
Мысли падали в недра души
И дразнили, не зная пощады,
Высотой недоступных вершин.
Я пытался понять в этот вечер
Мир нечаянной жизни моей, —
Чуть задетый надменностью речи
И сарказмом — твоим, Альсервей…
Было много веселья и смеха,
Было странно и грустно чуть-чуть.
Всею гулкою тяжестью эха
Мне щемило предчувствие грудь…
Я заметил, как вздрогнула Эли,
Да, клянусь, я заметал один,
Как она подошла к акварели,
Чуть задёрнутой штофом гардин —
И без слова, без звука, без жеста
Все глаза обратились к стене,
И молчаньем, и скорбью протеста
Холод дня всколыхнулся во мне.
На картине, таинственно-строгой,
Так тревожно дрожат облака,
И бежит по равнине Дорога
В даль, где дымно клубится закат.
Поражённый внезапным виденьем,
Каждый тщетно разгадки искал,
Каждый — в смутной игре светотени —
Свой взыскующий день угадал;
Нам на синем играющем фоне
Приоткрылась грядущая даль…
Но никто от смятенья не понял,
Что Дорога ведёт Никуда,
И никто не нашёл на Дороге
Неприметной фигуры — моей, —
Потому что до боли убогим
Я себя обнаружил на ней…
1962–1963
* * *
Луна поселилась в кирпичной трубе,
луна включена на фонарном столбе,
луна, улыбаясь, пришла на карниз,
луна по карнизу спускается вниз,
котёнок играет с луной на полу,
луну на подносе приносят к столу,
луна в сковородке шипит на плите,
луна расплылась на чертёжном листе,„.
…Не хочу,
чтоб мне снились
такие сны!
Комом в горле стоит строка мне…
Эй, кто там?
Ловите осколки луны —
это я в неё бросил камнем.
1963
* * *
Здесь, на этой планете,
так минуты спешат!
Кто торопит столетий
нарастающий шаг?
Кто считает, как бьётся
наше сердце в груди,
и, считая, смеётся
над смешными людьми? —
— Устрашающе мал он,
вам отпущенный срок.
Вы бредёте устало
пеленою дорог,
вам самим же сомнителен
смысл ужасного сна —
для чего, объясните,
эта жизнь вам дана?!
Очертанья столетий
на дорогу легли.
Стали взрослыми дети,
дети древней земли.
Всё, что можно, открыто
на Земле и Луне.
Мы меняем орбиты
отдалённых планет,
корабли посылаем
в галактический мрак —
и с трудом вспоминаем,
чем томились вчера…
Но по-прежнему встречным
остаётся вопрос:
для чего, человечество,
твой неистовый рост?
1963
* * *
Твёрдой рукой с листа сотру
последнюю радость дня,
а ночью уйду —
в леса, к костру,
к людям, зовущим меня…
Быть может, сумею
забыть восторг
туманных твоих ночей,
мой город, далёкий с недавних пор
пророческой мглой своей…
1963
ПИСЬМО О ВЫПУСКНОМ ВЕЧЕРЕ
Т. К.
В городе дымный след
нам
оставил закат.
тенью легли по земле
контуры облачных скал.
Мы детство с собой унесли.
Всё стало
таким простым.
Тенью в сердца легли
юности нашей черты.
Слышим мы каждый шаг
в гулких провалах улиц —
это город звенит в ушах,
будто и впрямь вернулись
грёзы ушедших лет,
будто, дети, мы только уснули,
закутавшись в звёздный плед…
Ты. И город.
А ночь —
ночь дымно-туманных картин,
ночь провидческих снов, —
где-то уже в пути.
Тает в туманной дали
улиц тревожная тень…
Странно, что мы
друг друга нашли
в этот последний день.
1963
* * *
Последнее лето детства,
ещё дававшее право нам
верить сказкам, надеяться
на лёгкий успех и славу —
отошло, растворилось, тревожное,
искреннее, как снег,
в наших душах, ставших строже к нам —
и, должно быть, умней…