Млечный путь
Шрифт:
— Шуба и адмиральский мундир… может, это все из театральной костюмерной, дверь в которую Тамара Владимировна изящно открывает своей точеной ножкой? Очень, очень все это подозрительно!
— Для полноты картины арестуй и ее, — посоветовал я. Лева оборвал меня:
— Уверен, орудует один и тот же человек. У тебя нет страсти к переодеваниям?
— Есть, — сказал я и немедля облачился в халат. Другой протянул Леве. Лева мне нравился все меньше и меньше. Он с поразительной быстротой перескакивал из разряда забавных собеседников в разряд… э-э, даже не знаю, как назвать этот разряд. Разряд перспективных покойников?..
Спустя полчаса мы перешли
— Ах, какая прелесть! — восторгался Лева, закусывая грибами и колбасой. — Как ты здесь обходишься без любви и женской ласки?
— Обхожусь как-то.
— Во время расследования убийства твоего маршала я познакомился с его ординарцем, — как бы между прочим заметил он, — сногсшибательная баба! Не баба — персик! Говорю со знанием дела: тело у нее гладкое, плотное и в то же время нежное, в меру мягкое…
— Ты будто расхваливаешь хорошо прожаренный бифштекс.
Он воззрился на меня с недоумением.
— А что я еще должен был о ней сказать? Что она во время этого самого дела погромыхивает костями? Впрочем, тебе решать…
Мы помолчали.
— Маршала, по-твоему, тоже убил я? И картину украл?..
— Никогда не поверю, что ты прошел мимо Сурбарана.
— Отпечатки сняли?
— Отпечатки, отпечатки… Нету никаких отпечатков! Но установлено, что копию сварганил наш приятель Брагин. Жаль, что он умер. Во-первых, он уже ничего никому не расскажет, во-вторых, что куда хуже, долг мне не вернет.
Выпили еще по стопке. Закусили колбасой.
— Если не возражаешь, — говорил он с набитым ртом, — я персику сейчас позвоню. Кстати, ты на меня не в обиде за… — Фокин замялся. — За то, что я наставил тебе рога?
— Я безмерно счастлив.
— Это тебе мой зеркальный ответ за совращение Ритки. Меня извиняет и то, что Тамара Владимировна для тебя проходной вариант. — Он высаживает еще стопку, подкатывает глаза, крякает и с хрустом закусывает квашеной капустой. — Райское наслаждение! Повторяю: для тебя это проходной вариант, для меня же — событие. Для меня это — почти любовь. Необыкновенная женщина, которой ты, дурак, не способен дать истинную оценку. Да, признаюсь, я виноват, но это было сильней меня! Так что забудь об обиде и полируй рога. Могу презентовать бархотку. Полируй себе на здоровье. Я же полирую! Таким образом, мы квиты. А чтобы окончательно утрясти недоразумения, я готов уступить тебе этого сногсшибательного персика. Безвозмездно! Ты никогда не спал с действующим офицером регулярной Красной армии? Поверь, незабываемые ощущения! Кто ее всему этому научил…
— Маршал, наверно, и научил. Лихой был человек.
Через час возле дачи остановилась машина. Из нее выпорхнула хорошенькая девушка.
Я ее узнал. Маша, бывший ординарец маршала. Девушка прижимала к груди огромного рыжего кота с черной отметиной на макушке.
Ночь почти не оставила воспоминаний. Так, обычная пьянка. Таких ночей в моей беспутной жизни было предостаточно. Отличился Фокин. После полуночи он, в халате и шлепанцах, вышел из дома и отправился бродить по дачному поселку. Он сказал, что хочет найти лошадь, непременно в яблоках, с которой мог бы станцевать польку-бабочку. Вернулся Лева через час, грязный и злой. И, естественно, без лошади. Я и не предполагал, что он способен напиваться до чертиков.
Всю ночь маршальский кот ходил по дому, постукивая когтями по дощатому полу, царапал двери и страшно выл.
Утром Маша, даря
— А я видела, как вы фотографировали картину.
— Тебе это приснилось, детка! Забудь сей страшный сон, — мягко сказал я и подумал, а не слишком ли много вокруг меня расплодилось претендентов в покойники?
— Видела, видела! Фокину скажу…
Дверь в спальню без стука отворилась, и я увидел Леву. Он поманил меня пальцем. Мы босиком прошлепали на веранду и замерли возле стола с остатками закуски.
— Пока я ходил за лошадью, я все думал, что мне с тобой делать: арестовать, расстрелять или оставить на свободе, — сказал Лева. Он залез пальцами в банку, пытаясь ухватить шляпку подосиновика. Гриб выскальзывал и не давался. Лева сопел и даже покраснел от усердия.
Я протянул ему вилку.
Фокин выпил, закусил, помотал головой.
— Оставлю тебя пока на свободе: уж больно грибы у тебя бедовые.
Я налил ему и себе.
— За укрепление старой дружбы, — сказал я, — чтобы она стала вечной.
— Интересно, где ты прячешь картину? — Фокин сверлил на меня своими остренькими глазками. — Кстати, я бы поел еще немного грибов. Только не мухоморов.
Я хмыкнул и вскрыл банку с маринованными опенками.
Фокин внезапно разоткровенничался.
— Знаешь, почему я ушел из редакции? Мне надоело каждый день видеть ваши рожи. Ваши глупые рожи. Кроме того, новая работа дала мне возможность комбинировать… как бы это сказать… комбинировать жизнь! О, это неописуемо! Знать, что в твоих руках не только чья-то жизнь, но знать, что ты можешь в какой-то момент развернуть чужую жизнь в нужном тебе направлении… О! это восхитительно, это ни с чем не сравнимое наслаждение! Я комбинирую жизнь! Это упоительно!
Надо бы запомнить, подумал я.
Через час у дачных ворот загудела черная машина с мигалкой. К этому моменту мы как раз приканчивали вторую бутылку.
Я подумал, что оставаться на даче не имеет смысла. Да и одиночество мне приелось. Человек, оставаясь один на один с самим собой, хочешь не хочешь, вынужден жить воспоминаниями. Но одними воспоминаниями, как известно, сыт не будешь. С излишним рвением предаваться воспоминаниям — это все равно что путешествовать по царству мертвых. Если тебя так и тянет отправиться в скорбное путешествие, ступай на кладбище. А воспоминания прибереги для другого случая. И так вокруг меня мертвых пруд пруди. В воспоминаниях можно застрять, увязнуть, как в болоте, из которого тебя не вытянет никакой барон Мюнхгаузен, даже если у тебя уши, как у осла. Жить становилось все трудней, почва уходила у меня из-под ног. Любой мой последующий шаг вел к ухудшению позиции, у шахматистов это называется «цугцванг». Я чувствовал себя отвратительно. Надо было что-то предпринимать. Спасаться бегством? Приводить спицы в боевую готовность?
…Самогон нешуточный напиток, требующий к себе уважительного отношения. Я как-то упустил это из виду и какое-то время пребывал в задумчиво-полуобморочном состоянии. Пришел я в себя, когда машина затормозила у шикарного подъезда с колоннами и сверкающими зеркальными дверями. Не хватало только статуарного швейцара с жезлом.
Я ходил по Левиной квартире и ахал. За мной ходила Маша, за ней неотступно следовал маршальский кот.
Повсюду картины, я узнал сюрреалистические полотна Виктора Сафонкина, дорогая старинная мебель, ковры, фарфоровые вазы, хрустальные люстры, рояль «Блютнер», напольные аугсбургские часы и даже арфа. «Бонифаций» смотрелся бы здесь хорошо.