MMMCDXLVIII год(Рукопись Мартына Задека)
Шрифт:
Однажды услышала я глубокие вздохи моей матери; отец мой прощался с нею; потом обнял он меня и сказал: прощай, Мери! таким печальным голосом, что я заплакала…
Это были последние слова его! С тех пор я не знаю, что сделалось с отцом моим. Печаль моей матери по сию пору отзывается в душе моей: она вздыхала, брала меня к себе на руки, и слезы её падали на мое лицо, когда я обнимала и утешала ее.
Вскоре после отъезда отца моего, какой-то незнакомый человек стал ходить к нам часто. Он искал меня так же, как и батюшка, но я боялась его. Часто слышала я голос его, но не разбирала, что говорил он; ибо он говорил всегда тихо. При нем мне делалось грустно, при нем матушка не обнимала меня. Я радовалась только тому, что она перестала грустить и плакать; потому, что и у меня болело всегда сердце, когда она плакала.
В один день услышала я опять горькие слезы моей матери; эти слезы показались мне горячее тех слез, которые, она проливала при разлуке с отцом моим. Незнакомец утешал ее; я подбежала к ней, она схватила меня в объятия и назвала себя несчастною…
После этого слова на веки погибло во мне сладкое чувство, которое я знавала прежде!
Мы куда-то поехали.
— Скоро ли мы будем у батюшки? — спросила я; мать моя сжала меня в своих объятиях, и, утопая в слезах, не отвечала ни слова.
Незнакомый человек приказал ей перестать плакать, и она перестала.
Как теперь помню я, что какой-то шум оглушал меня, мне было страшно; помню, что внесли меня на какую-то лестницу, стук и шум увеличились; у меня закружилась голова, и я упала без памяти. Это мгновение, как минута смерти, лишила меня всего!
Не знаю, что было со мною до того времени, в которое я очувствовалась; жар томил меня; я лежала где-то, без сил; слышала чьи-то незнакомые голоса, звала мать мою; но мне отвечали, что ее нет дома, что она скоро будет. Я плакала неутешно!
Мери остановилась, слезы покатились градом из глаз её; жалким голосом проговорила она:
— То были слезы на вечную разлуку с моею матерью! Она для меня уже не существовала!
У каких-то недобрых людей была я. Никто не водил меня, не смотрел за мною и не спрашивал: чего хочу я; часто бывала я голодна, но боясь, чтоб меня не бранили, молчала.
В одно время услышала я чей-то голос, он был приятен для меня, потому что давно не испытывала я радостного чувства и не знала ни чьей ласки. Этот человек подошёл ко мне и спросил меня, родилась я слепою, или лишилась зрения от болезни? Я помнила, что меня лечили от глаз, и сказала ему это.
— Если другие лечили тебя безуспешно, — отвечал он, то я могу быть счастливее других.
Не знаю, что сделал он с моими глазами — мне даже показалось, что он совсем их вынул, потом чем-то обвязал. После уже узнала я, что это были очки, в которых вместо стекол натянуты были двенадцать соединённых между собою прозрачных пленок; каждый день срывал он по одной и с каждым днем ощущение света более и более давало мне чувствовать, что незнакомец возвратил мне зрение.
Но зачем он возвратил мне его, когда уже со мною не было ни отца, ни матери? Слепота моя не мешала мне плакать; об них бы только плакала я!.. Но теперь зрение дало мне ещё столько новых предметов для слез, столько душевной скорби…
— Не плачь, Мери; милая Мери не плачь! — вскричала Лена и обняла ее.
Мери не могла удержать слез своих; крепко сжала она ребенка в объятиях.
— Не понимаю, какие чувства говорят мне о тебе, доброе дитя, но знаю, что только ты одна привязываешь меня еще к жизни! — произнесла Мери и осыпала Лену поцелуями.
Рассказ несчастной девушки тронул неизвестного до глубины сердца, но, когда он увидел взаимные слезы и ласки двух невинных существ, в глазах его также заблистало чувство прекрасной души.
— Не много остается мне досказать, — продолжала Мери, успокоясь от волнений, внутренних горьким воспоминанием, — но эти несколько слов будут заключать в себе то время жизни, по которому можно предсказать человеку, счастие, или бедствие предназначены остальному его существованию!
Когда открылись глаза мои, я не поняла, что со мною сделалось, мне казалось, что рассудок мой помутился. Я не могла отдать себе отчета, что со мною было прежде. Я стала жалеть о той темноте, которой меня лишили. В сердце моем происходило какое-то неприятное, болезненное волнение. Прежде жила я ощущением, слышала и помнила звуки голоса отца и матери, осязала прикосновение их, и была счастлива! После разлуки с ними одно только чувство давало мне знать, что я лишилась их; но получив зрение, я вдвойне испытываю потерю свою!
Добрый незнакомец думал подарить меня светом, и дал мне новое средство чувствовать несчастия!
Не скоро привыкла я различать предметы, долго поверяла я зрение осязанием. Все окружающее меня мне не нравилось. Дом и люди, у которых я жила, были чужды для чувств моих. Все мысли мои были заняты желанием взглянуть на отца и мать. Напрасно спрашивала я про них. Мне не отвечали, как будто вопросы мои относились до какого-нибудь сна, который, как игра воображения, никем не мог быть истолкован.
Таким образом прошло несколько лет; мне минул уже 12-й год; вдруг неизвестный человек приехал к нам… Он с удивлением взглянул на меня; не знаю, что во мне так поразило его. В доме у нас он был как хозяин; при нем обращение со мною всех в доме переменилось: все старались предупреждать мои желания. Как будто имея на меня какое-то право, однажды сказал он, что я должна ехать с ним; я не могла противиться, потому что я не знала: кто я и кому принадлежу; я даже рада была удалению от людей, которых я не могла любить. Он избавил меня от них, я чувствовала к нему благодарность.
Мы поехали морем. Вступив на корабль, я предалась невольной грусти; все чувства мои старались припоминать прошедшее; я слышала тот же шум, те же отвратительные звуки голосов; все было мне уже знакомо, хотя я никогда еще не видала корабля; но на нем не было уже подле меня того существа, которое я называла своей матерью, и которого ласки были для меня так дороги и сладостны; я старалась уверить себя, что-то был сон; хотела представить себе образ матери, но старания мои были напрасны. Она, кажется, не имела на себе земного образа, не могла явиться взорам; но являлась мне в образе мысли, в образе сладостного чувства, которое родители мои называли любовью.