Мне – 65
Шрифт:
Для того, чтобы иметь возможность публиковаться, многие авторы устраивались в издательства редакторами, младшими редакторами, техническими работниками, хотя бы курьерами. Все это давало больше возможностей, чем приход «со стороны». Некоторые, пройдя всю лестницу взяток, унижений и соглашательства, поднимались на самый верх: становились главными редакторами и директорами. Разумеется, с одобрения ЦК КПСС – высокие кандидатуры утверждались только там.
Этим открывался доступ к неограниченным публикациям, государственным премиям, раздаче слонов. Имена пробившихся гремели в печати и по телевидению, а обладатели этих имен всегда за столом с красной скатертью.
Положение было безвыходное, приходилось продолжать продавать рукописи, тем и жил, после чего Бог увидел, что мне хреновее некуда, и разрушил эту систему. Пришла та, о которой мечтал в детстве. Я пишу что мне нравится и как мне нравится, а издательство звонит и спрашивает тонким голосом: ну когда же вы, любезный Юрий Александрович, да закончите свою новую книгу? Вы ж не забудьте, что у нас гонорары выше, чем у конкурента, и тиражи больше… А я генеральским басом отвечаю так это вальяжно: да-да, вот через две недели заканчиваю, скину на емэйл. Мне тут же: гонорар вам выплатим сразу же, как принесете, весь до копеечки! А то хотите, выплатим все авансом?
Конкурентные издательства, кстати, не забывают периодически проверять: не ухудшились ли мои отношения с издательством, не могу ли я соблазниться на их посулы и перейти к ним… Ну разве не жизнь для писателя?
И вот сейчас, рискуя снова нарваться на обвинение, что Никитин впадает в маразм, повторяет то, что уже говорил как-то, я все же повторю: пишите хорошо, пишите лучше, пишите интересно – и вам не придется «пробивать» рукопись! Поймите, хорошо написанная рукопись так же нужна издателю, как и вам. Ни один издатель не отвергнет рукопись, что принесет ему прибыль. И вам хорошо написанная принесет славу, тиражи, высокие гонорары.
Рак унес двух молодых и очень агрессивных ребят, что особенно яро набрасывались на меня в Инете, пробовали заваливать спамом, порнухой, от одного осталась пара книг, от другого – пиратская библиотека. Нельзя сказать, что меня порадовала их смерть: я предпочитаю, чтобы враги жили долго и видели, что посрамлены.
Я не знаю, как Творец уничтожит то положение дел, какое сейчас доминирует в мире, но оно мне активно не ндравится, а это значит, что ряд гнойников будет уничтожен. Не знаю как, однако это будет сделано.
Я отмахнулся:
– Да пустяки, просто клякса.
– А что такое клякса? – спросила она.
Я открыл рот и… закрыл. В самом деле, как объяснить, что такое клякса, человеку, родившемуся в век компьютеров? Даже устаревшие ручки, которыми иногда все еще пишут, давно шариковые, заправленные пастой, что в принципе не могут оставить клякс. А кляксы – это из мира Пушкина и Дюма, когда писали гусиными перьями, макая в черную жидкость, чтобы эта жидкость была видна на белой бумаге. Эту черную жидкость так и называли – чернила, ибо она чернила, зачернивала. Понятно, что надо было быть виртуозом, чтобы макать самый кончик пера. Иначе либо подцепишь черной жидкости слишком мало, хватит на одну букву, либо много – и тогда с кончика пера сорвется крупная капля, что безобразным пятном расплющится на бумаге, испортит уже написанное.
Я жил в период, когда гусиные перья стали заменять стальными, но чернильницы остались еще те, пушкинские. Мы с этими чернильницами ходили в школы, бережно держа их в специально сшитых черных, под цвет пролитых чернил, мешочках. В специальных коробочках носили стальные перья с расщепленными концами, а в тетрадках были обязательные «промокашки», листы особой пористой бумаги, которую следовало тут же очень осторожно приложить поверх только что написанного текста. Очень осторожно, ибо текст сам по себе сохнет обычно очень долго, можно нечаянно размазать.
Были фабрики, выпускающие эти стальные перья всех видов и фасонов, чернильницы, а бумкомбинаты выпускали «промокашки». Помню, уже давно перешли на шариковые ручки, а школьные тетради еще многие годы снабжались обязательной вкладкой в виде «промокашки».
– Да ерунда, – ответил я. – Забудь о кляксах, их больше не будет. Забудь о промокашках, они исчезли и не вернутся. Забудь о пресс-папье. О чернильницах… О многом не стоит даже вспоминать.
Я застал время, когда рукописи, посланные в журналы и издательства, возвращались авторам в толстых конвертах с пространным и профессиональным разбором и комментариями. Потом, когда пишущих стало намного больше, в журналах появилась такая надпись «Рукописи, присланные в редакцию, не возвращаются и не рецензируются». Однако это не распространялось на провинциальные, да и столичные на какое-то время поневоле отказались от таких строгостей, ибо резко сократился ручеек «самотека».
Потом, правда, потихоньку вернулись к невозврату, ибо начали опираться на «своих» авторов, прикормленных, известных, работающих по заказу.
На какое-то время редакции вздохнули с облегчением, ибо возврат рукописей ложился тяжелым бременем на отдел рассылки, который приходилось расширять с каждым годом.
Сейчас же, с приходом электронной почты, в редакции и издательства хлынул все усиливающийся поток рукописей. Само слово «рукопись» стало звучать странно, ибо автор попросту свой рассказ, повесть или роман рассылал по сотням адресов одним нажатием кнопки. Наступил парадоксальный момент в издательском деле, когда не то что рассылать, но даже прочесть поступающие рукописи невозможно! Вместо трех-четырех ежемесячных рукописей в 60-х, вместо тридцати-сорока в 80-х, сейчас приходит тридцать-сорок тысяч. Понятно, что в данном случае в большинстве редакций даже не заглядывают в почтовые ящики.
В детстве занимался муравьями. Сколько я себя помню, в моей жизни были муравьи. Бегали по комнате, на подоконнике подбирали от меня подарки: крупинки сахара, волоконца мяса или рыбы, пойманных и чуточку придушенных мух, все это утаскивалось в щели между подоконником и стеной.
Там живут тетрамориумы, а во дворе быстрые и рыжие муравьи, что обычно уживаются с тетрамориумами, но когда с кормом трудно, то начинают охотиться на них, хотя обычно с этими стойкими и упорными бойцами стараются не связываться.
Потом я ходил в лес и приносил оттуда в ведрах с крышками муравьиные кучи, стараясь их приучить жить в нашем саду и питаться гусеницами и прочим зверьем. Часть муравьев все-таки ухитрялась выбираться из-под крышек, и когда начинали ползать в транспорте по спинам пассажиров, я спешил потихоньку пробраться к выходу. Старался акклиматизировать в саду фулигинозусов, защитить их от живущих во дворе упорных в бою тетрамориумов…
Удалось приучить жить в саду лазиусов фулигинозусов, а вот желтых лазиусов, тихих и боязливых муравьев, убежденных вегетарианцев, держал в цветочных горшках. Этих не надо было окружать водой, им там нравилось, никуда сбегать не пробовали. Толстенькие, медового цвета, неторопливые, они степенно гуляли по листочкам, следили за своими муравьиными коровами, собирали мед, остальное время деловито копались в земле.