Мнемосина
Шрифт:
Ближе к городу сел стало больше, а дома сделались богаче — двух и трехэтажные, с затейливой резьбой, с яркими фасадами, с цветными стеклами летних веранд. По просьбе Звездочадского, подкрепленной щедрыми чаевыми, извозчик довез нас прямо к усадьбе. Мы проехали по подъездной аллее, усаженной туями, распространявшими маслянистый запах хвои. По вечнозеленым ветвям в поисках орешков скакали шустрые белки. Сойки с голубым зеркальцем на крыле косились на нас любопытными бусинками глаз.
На стук колес из дома выбежала девушка. Она задержалась на ступенях на миг, затем устремилась нам навстречу. Ночная Тень, не дожидаясь, пока повозка замедлит ход, спрыгнул, подхватил девушку в объятия и закружил. Та заливисто хохотала.
— Ты приехал! Приехал! — радовалась она как ребенок. Шаль соскользнула с ее плеч и упала на землю, но девушка не заметила этого.
— Конечно, приехал. Разве я мог подвести любимую сестренку? Настоящий мужчина всегда держит слово.
Январа едва доставала брату до плеча — худенькая, хрупкая, с узкими бедрами и неразвитой детской грудью. Однако незрелость форм ничуть не портила ее, а лишь добавляла невесомости всему ее облику, отчего девушка казалась не земным существом, а крылатой дочерью эфира. У Январы была до прозрачности тонкая и ослепительно светлая кожа, мягкий овал лица, небольшой ротик с ровными белыми зубками, которые она охотно открывала в улыбке. Высокий, как и у брата, лоб обрамляли черные кудряшки, задорно подскакивающие при каждом повороте головы. Однако самым привлекательным на ее лице были глаза — широко распахнутые, насыщенного оттенка небесной синевы, под прямыми черными бровями, они походили на безбрежные озера, отражающие целый мир.
Я вышел из повозки и приблизился к этому небесному созданию.
— Януся, это mon frere d`ames[7] Михаил Светлов, — рекомендовал меня Габриэль. — Моя сестра, Январа.
Живость девушки пленила меня. Подвижная, с быстро меняющейся мимикой, сестра Зведочадского была красива не той выверенной пропорциональностью античных статуй, что так ценилась в свете. Ее красота была робкой, неброской, но проявляющейся тем яснее, чем больше вглядываешься в эти милые черты. Январа точно искрилась внутренним электричеством. Оголенный провод, бушующий поток, гроза, ветер в лицо — вот какие сравнения приходили на ум. Ее легко было представить в танце, во время пешей прогулки или верхом, даже в театральном действе, но решительно невозможно — в кресле с вышивкой в руках.
Девушка шутливо погрозила Габриэлю пальцем:
— Вот теперь ты не сможешь разыгрывать меня своими армейскими историями. У меня есть свидетель, который все-все поведает из первых уст. Ведь вы не станете на сторону брата, Микаэль?
Не понимая, о чем она говорит, но абсолютно завороженный звучанием ее мелодичного голоса, я кивнул:
— Я всецело на вашей стороне.
Я поднял с земли шаль и подал Январе, за что был отблагодарен улыбкой.
— Зовите меня Янусей, как все домашние. Признаться, я куда больше привычна к этому имени, — сказала она, изящным движением набрасывая серебряные маки себе на плечи.
Мы прошли в дом, где были встречены слугами. Я поймал себя на мысли, что успел отвыкнуть от домашней суеты. На войне тоже кипело движение, но там оно было жизненной необходимостью, отмерялось скупо и большей частью отвечало той или иной потребности. Здесь же суета вершилась ради самой себя. Слуги украдкой посматривали на меня как на диковинку, я со своей стороны с не меньшим интересом изучал окружение, в котором очутился.
Когда мы разместились, Габриэль повел знакомить меня с матушкой. Пульхерия Андреевна приняла нас в просторной Античной гостиной, сидя на обитом сафьяном диване с подлокотниками в виде фигуркок богини Ники. Она играла веером из янтарных пластин, то открывая его, тогда становилось видно изображение танцующих дам и кавалеров, то пряча нарисованное. Мягкие белые руки, которые хозяйка протянула нам при встрече, пахли духами и сдобой. Это была начавшая полнеть женщина средних лет, тот идеал красоты, что неустанно воспевают поэты
Хозяйка потчевала нас чаем с имбирным печеньем и вареньем из грецкого ореха. Варенье подавалось в хрустальных розетках, есть его полагалась серебряными ложечками. Во время чаепития госпожа Звездочадская интересовалась, как мы добрались и что видели дорогой, рассказывала про сильные заморозки, побившие плодовые деревья в саду, выспрашивала меня о домашних, а, узнав об отце Деметрии, — и о нем тоже. О войне она не упомянула ни словом.
— Дорогие мои, как же вы умаялись! Ну теперь-то вы отдохнете, нагуляетесь, отоспитесь всласть. А исхудали-то как! Михаил, угощайтесь печеньем, не стесняйтесь. Вам следует больше времени проводить на воздухе. Габриэль покажет вам окрестности. У нас много красивых мест. Вам нужно увидеть Гремячий водопад, и обязательно подняться на Кабан-гору, оттуда открывается замечательный вид на город и наш дом. Но назавтра не решайте ничего, Януся собирает гостей. Ах, Михаил, у нашей девочки классическое сопрано, вам непременно следует слышать, как она поет. Арик и Гар обещались быть. Лизандр станет читать последние сочинения. Стихи его бесподобны! Мальчик очень талантлив!
Такова была мать Габриэля. Мысли ее порхали с одной на другую, как бабочки на летней поляне. От нее веяло домашним уютом и покоем. Пульхерия Андреевна не скрывала радости от приезда сына. Она с улыбкой смотрела на Звездочадского, прикасалась то к лицу его, то к обшлагу рукава, подкладывала ему на тарелку сладости. Часть этого внимания перепадала и мне, заставляя смущаться и краснеть. Я не привык к проявлениям родительских чувств.
Едва мы вышли из гостиной, как Звездочадский, подмигнув, предложил:
— А теперь, когда церемонии остались позади, пойдемте-ка совершим набег на кухню? Не знаю, как у вас, но у меня от этих печений только сильнее разыгрался аппетит. Не обижайтесь на матушку, она не имела намерения уморить нас голодом. Матушка балуется сочинительством пьес для театра, она витает в комедиях, трагедиях, преданьях. Однажды батюшка привез ей из-за стены огромный аппарат, чтобы показывать мультфильмы — сплошной треск и свист. И что вы думаете, матушка легко столковалась с этим механическим монстром, который приводил всех нас в неподдельный ужас. Но с высоты своей духовности она совершенно не замечает низменных материй. Ей невдомек, что мужчине надо нечто посущественнее хлебных крошек. Порой мне кажется, что матушка сама, как эльф, питается исключительно радугами и лунным светом.
После наспех съеденного ужина — холодного, но сытного, Звездочадский повел меня на прогулку. Мы обошли вокруг дома, прошагали по освещенной электрическими фонарями туевой аллее. Белки выбегали нам навстречу и поднимались на задние лапки, попрошайничая. Мы говорили обо всем и ни о чем. Содержание беседы особо значения не имело, важным было ощущение рядом дружеского плеча. Звук голоса позволял нам отмежеваться от тишины и темноты вокруг, обозначить свое присутствие и самость среди окружающего мира.
Вернувшись, верный своей новообретенной привычке, я старательно записал события прошедшего дня, хотя глаза мои слипались от действия горного воздуха. Мне казалось, что эти заметки, воскрешая в памяти минувшие события, позволяют лучше понять их. Перечитывая свои записи, я нередко замечал, что мне удалось зафиксировать важные вещи, которые я не постигал сразу, но по происшествии времени открывал для себя с другой стороны. Пока я думал все это, буквы слились сплошной чередой и меня сморил сон.